Великая Отечественная война.в творчестве Платонова А.П. Послание «сокровенного человека»О военной прозе Андрея Платонова

Екатерина ТИТОВА

МЕТАФИЗИКА ВОЕННЫХ РАССКАЗОВ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА

Рассказы Андрея Платонова 1941-1946 годов, благодаря разнообразию подробностей судеб его героев и в то же время событийной, эпохальной целостности, дали объёмную картину русской жизни периода Великой Отечественной войны; картина эта интересна современникам, часто рассказы исполняются хорошими чтецами по радио «Звезда» и «Россия».

Все они объединяются в целое эпическое полотно, и связывает их в единое целое не только тематика и личность автора, замолчанного, полузабытого современниками, но внимательно читаемого сегодня даже в Америке.

Когда Константин Симонов был у нобелевского лауреата Эрнеста Хемингуэя с писательской делегацией, он спросил: что подвигло его, писателя войны, испанских страстей и охотника, на «Старика и море»? Это ведь так нетипично для автора «Фиесты»… Хемингуэй ответил: «Ваш гениальный Платонов». И Симонов, по его словам, покраснел.

Платонов обратился к сердцу человека. Да не простого, русского. Он ставит перед собой задачу разобраться в непостижимой человеческой сути, проявляющей себя так или иначе в минуты нравственного выбора. Для этого Платонов помещает своих героев в такие условия, где люди становятся либо мучениками и пророками, либо палачами и предателями. А звери, птицы, трава и деревья обретают высший смысл бытия, вовлекаясь в круговорот вечной идеи боговоплощения, надмирной правды, одухотворяющей собой всё живое, и в первую очередь человека.

Этой цели служат не только специфические методы художественного изображения, но и особая философия. Антропоморфизм, натуроморфизм и теоморфизм, на которых строятся произведения писателя, взаимозаменяются, и ломается привычная ценностная система взглядов, клишированность образной системы читателя-обывателя.

Платонов учит смотреть на мир по-новому, своими глазами. Религиозная идея, христианская по сути, но без называния имени Христа, во многом определяет платоновскую поэтику. Он победил прозаиков своей эпохи, просто и понятно обслуживающих насущные цели только физической выживаемости.

Читая Платонова, заражаешься его философией. Платоновский язык, нечто большее, чем просто синтаксические построения на заданную тему ради реалистического описания людей и явлений, поэтому Платонов - это рассказчик-пророк, берущий на себя подвиг спокойно и уверенно говорить о божественной сущности человека. И в эпоху идеологического безверия, нигилизма и разнузданной пропаганды строительства рая на земле без Бога писатель нашел метод и силы в себе работать во имя спасения человека в человеке и человечности в человечестве.

В художественном метатексте Платонова работает христианская, и даже дохристианская религиозность, основа и причина жизни на земле. Автор фокусируется на образах Матери-земли, Древа Мира, Мира-Храма, России-Храма. (Вспоминается гумилёвское: «Но людская кровь не святее /Изумрудного сока трав…» .) Это ярко просвечивает в рассказах военного периода. Что ведёт его героев? Чем он сам ведом? Но как Платонову не страшна цензура, так не пугает мука и смерть бойцов из его рассказов. Сок жизни, душа народа. Кровь. Это его герои, они живут в одном хронотопе его произведений и, как земля, как сталь, участвуют в движении сюжета в целом. То есть, неодушевлённое у Платонова становится живым, это равноправные герои его произведений, духовные, родные, которые воюют вместе с Красной Армией за свободу своего родного народа.

Герой рассказа «Броня» - старый, хромоногий моряк, молчун и созерцатель Саввин, по крови - курский крестьянин. Так любил русскую землю Саввин, что сызмальства думал о её защите. И вот, когда фашист напал на его родную землю, - жизнь его крови в погребённых в ней предков, родичей, - он изобрел способ перерождения металла в наипрочнейший.

Эта броня была до 1943 года наиважнейшей проблемой Сталина: танковая броня немцев была прочнее… Но не об этой броне в рассказе пойдёт речь. Броня - это метафора. Крепче любого металла - любовь к земле, к родине.

Рассказчик-боец и Саввин отправляются за тетрадками с расчётами, спрятанными под печкой в доме моряка. Прячась в огородах и хлебах, они стали свидетелями угона русских баб и девушек в рабство. Одна из них не могла уйти с родной земли, припала к ней и завыла. Потом развернулась и пошла назад. Немец выстрелил в неё, но она продолжала идти, так была сильна в ней русская свободная душа. Она погибла. Но Саввин застрелил обоих немцев-конвоиров, и женщины убежали в лес. Продолжив путь к своей уже горящей деревне, Саввин написал и передал бумажку с адресом бойцу-рассказчику, на случай, если его убьют. Чтобы был спасен рецепт чудо-брони, его расчёты.

«- Одних кораблей мало, - сказал я моряку. - Нужны ещё танки, авиация, артиллерия...

Мало, - согласился Саввин. - Но всё произошло от кораблей: танк - это сухопутное судно, а самолёт - воздушная лодка. Я понимаю, что корабль не всё, но я теперь понимаю, что нужно, - нам нужна броня, такая броня, какой не имеют наши враги. В эту броню мы оденем корабли и танки, мы обрядим в неё все военные машины. Этот металл должен быть почти идеальным по стойкости, по прочности, почти вечным, благодаря своему особому и естественному строению... Броня - ведь это мускулы и кости войны!».

Мускулы и кости войны на самом деле - мускулы и кости детей земли, из которой всё: и металлы, и трава и деревья, и дети.

«Броня» - первый прошедший в печать рассказ, принесший известность писателю. Он был опубликован осенью 1942 года в журнале «Знамя» вместе с публикацией финала поэмы Александра Твардовского «Василий Тёркин». Это помогло закрепиться его имени в литературе, после забытом на годы, но именно это соседство с обожаемым всеми Тёркиным заложило, как закладку, имя прозаика Платонова в память читателя.

Земля - помощница, земля - герой рассказа. Это прослеживается во многих других произведениях Платонова.

Вот рассказ «Неодушевлённый враг». Это рассказ от первого лица. «Недавно смерть приблизилась ко мне на войне: воздушной волной от разрыва фугасного снаряда я был приподнят в воздух, последнее дыхание подавлено было во мне, и мир замер для меня, как умолкший, удалённый крик. Затем я был брошен обратно на землю и погребен сверху её разрушенным прахом. Но жизнь сохранилась во мне; она ушла из сердца и оставила тёмным моё сознание, однако она укрылась в некоем тайном, может быть последнем, убежище в моём теле и оттуда робко и медленно снова распространилась во мне теплом и чувством привычного счастья существования».

Но не один он оказался погребённым, земля завалила и немца. Безоружные, они сцепились в рукопашной, и давят друг друга, заваленные землей. Между ними идёт диалог, и через этот диалог Платонов выразил суть фашизма.

«Тогда я стал разговаривать с немцем, чтобы слышать его.

Ты зачем сюда пришел? - спросил я у Рудольфа Вальца. - Зачем лежишь в нашей земле?

Теперь это наша земля. Мы, немцы, организуем здесь вечное счастье, довольство, порядок, пищу и тепло для германского народа, - с отчётливой точностью и скоростью ответил Вальц .

А мы где будем? - спросил я.

Вальц сейчас же ответил мне:

Русский народ будет убит, - убежденно сказал он. - А кто останется, того мы прогоним в Сибирь, в снега и в лёд, а кто смирный будет и признает в Гитлере божьего сына, тот пусть работает на нас всю жизнь и молит себе прощение на могилах германских солдат, пока не умрёт, а после смерти мы утилизируем его труп в промышленности и простим его, потому что больше его не будет».

Русский солдат в рассказе всегда говорит о земле, а немец о сибирском снеге, льде. Русскому в пещере из земли, и даже в могиле отрадно: «Пока мы ворочались в борьбе, мы обмяли вокруг себя сырую землю, и у нас получилась небольшая удобная пещера, похожая и на жилище и на могилу, и я лежал теперь рядом с неприятелем».

В разговоре с немцем солдат приходит к выводу, что души у врага нет, это смертоносная машина, которую нужно сломать. И русский солдат сжал тело Рудольфа Вальца в смертельных объятиях. Сжала его русская земля, вся её кровь, все корни и травы, все хлеба, политые потом русских жниц, все русские ратники, рубившие татар и тевтонцев на этих полях.

«Но я, русский советский солдат, был первой и решающей силой, которая остановила движение смерти в мире; я сам стал смертью для своего неодушевлённого врага и обратил его в труп, чтобы силы живой природы размололи его тело в прах, чтобы едкий гной его существа пропитался в землю, очистился там, осветился и стал обычной влагой, орошающей корни травы».

Рассказ «Одухотворённые люди», написанный в том же 1942 году, -считается центральным произведением Платонова военных лет. Это описание сражения под Севастополем. Политрук Фильченко и четыре краснофлотца стоят насмерть: приближаются танки…

Художественное пространство рассказа вбирает в себя фронт и тыл, реальность и мечты, физическое и духовное, прошлое и настоящее, миг и вечность. Оно написано до такой степени поэтичным и непостижимым уму языком, что и рассказом это не назовёшь в обычном смысле слова. В нём есть черты песни, сказа, он поэтичен, он почти плакат и почти фотографическая документальность, ведь в основу положен действительный факт - подвиг моряков-севастопольцев, бросившихся с гранатами под танки, чтобы ценою своей жизни остановить врага. Платонов писал: «Это, по-моему, самый великий эпизод войны, и мне поручено сделать из него достойное памяти этих моряков произведение».

И снова земля - действующее лицо, смысл и причина драмы разворачивающихся на ней судеб. По земле бегут, в неё падают, в ней роются окопы, земляные щели забиваются бойцами. Земля везде: в сапогах, за шиворотом, во рту. Земля - это то, что в последний раз видит раненый смертельно боец. Вот облики земли: блиндаж, насыпь, поле, могила.

«В полночь в окоп пришли из блиндажа политрук Николай Фильченко и краснофлотец Юрий Паршин. Фильченко передал приказ командования: нужно занять рубеж на Дуванкойском шоссе, потому что там насыпь, там преграда прочнее, чем этот голый скат высоты, и там нужно держаться до погибели врага; кроме того, до рассвета следует проверить своё вооружение, сменить его на новое, если старое не по руке или неисправно, и получить боепитание.

Краснофлотцы, отходя через полынное поле, нашли тело комиссара Поликарпова и унесли его, чтобы предать земле и спасти его от поругания врагом. Чем ещё можно выразить любовь к мёртвому, безмолвному товарищу?».

В рассказе несколько героев, со своей довоенной жизнью, неповторимыми, но такими узнаваемыми особенностями, что каждый из читателей в своей памяти без труда отыщет прототипы. Я не буду поимённо перечислять их, хоть это и стоило бы сделать, так выпуклы, так хороши эти герои-образы… Все они гибнут. Потому что гибнут лучшие, бессмертные избранники Божии, положившие души свои за ближнего своего.

В рассказе дети играют в похороны на окраине города. Они роют могилы и предают земле глиняных человечков. Платонов часто обращается к теме детства, этот народец прочно сидит в его сердце и памяти. Дети и подростки - духовный отсчёт от невинности, чистоты. Это - лакмус: «Юшка» и «Волчек», «Котлован» и «Корова», «Июльская гроза» и «Маленький солдат»…

«Маленький солдат» - рассказ о сиротстве, вернее, о прочности с трудом восстановленных семейных (условно) связей, так необходимых детям войны. Таким протезным папой стал для мальчика, сына полка, майор, с которым пареньку пришлось прожить важный отрезок пути. Возникла привязанность, любовь. Этой любви суждено испытание, разлука. И чувство мальчика, его горе разрыва, разлуки быть может навек, и описал Платонов.

«Второй майор привлекал ребёнка за руку к себе и ласкал его, утешая, но мальчик, не отымая своей руки, оставался к нему равнодушным. Первый майор тоже был опечален, и он шептал ребенку, что скоро возьмёт его к себе и они снова встретятся для неразлучной жизни, а сейчас они расстаются на недолгое время. Мальчик верил ему, однако и сама правда не могла утешить его сердца, привязанного лишь к одному человеку и желавшего быть с ним постоянно и вблизи, а не вдалеке. Ребёнок знал уже, что такое даль расстояния и время войны, - людям оттуда трудно вернуться друг к другу, поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрёт. И в последней своей просьбе и надежде мальчик смотрел на майора, который должен оставить его с чужим человеком».

Сколько обречённости и покорности судьбе. Эта покорность свойственна всем побеждённым, согласным с решением победителя. За исключением некоторых, редких людей. Такой была женщина, не пошедшая в плен, а расстрелянная на пути домой в «Броне». Смерть или разлука? Или новая привязанность?.. Этот вопрос встаёт перед каждым в жизни и не только на войне.

И вот мальчик, Серёжа, не смог. Он остался верен этой привязанности, ушёл ночью неизвестно куда.

«Майор Бахичев задремал и уснул. Серёжа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война. Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.

Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трёх кроватях - майор Бахичев и я, а Серёжи Лабкова не было. Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушёл куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.

Наутро Серёжа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушёл, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку, - может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери».

Проза Андрея Платонова архетипична. Мысль - земля, животные и растения на ней, как и люди и камни, соучастники и свидетели истории. Все равны, все работает на историческую правду и справедливость, никакого хаоса нет с момента возникновения Бога - Я, Личности во Вселенной. В острейшие мгновения жизни человека все незначительные песчинки-образы сознания и памяти складываются в цельную и чёткую программу действия, карту стратегии войны с небытием, всемирным злом хаоса и лжи.

Однако человек, который сам для себя проблема и загадка, не может до конца понять и объяснить своё существование и предназначение. Лишь перед лицом смерти ему многое открывается. Так было с героем рассказа «Древо Родины».

«Мать с ним попрощалась на околице; дальше Степан Трофимов пошёл один. Там, при выходе из деревни, у края проселочной дороги, которая, зачавшись во ржи, уходила отсюда на весь свет, - там росло одинокое старое дерево, покрытое синими листьями, влажными и блестящими от молодой своей силы. Старые люди на деревне давно прозвали это дерево «божьим», потому что оно было не похоже на другие деревья, растущие в русской равнине, потому что его не однажды на его стариковском веку убивала молния с неба, но дерево, занемогши немного, потом опять оживало и ещё гуще прежнего одевалось листьями, и потому ещё, что это дерево любили птицы, они пели там и жили, и дерево это в летнюю сушь не сбрасывало на землю своих детей - лишние увядшие листья, а замирало всё целиком, ничем не жертвуя, ни с кем не расставаясь, что выросло на нём и было живым.

Степан сорвал один лист с этого божьего дерева, положил за пазуху и пошёл на войну. Лист был мал и влажен, но на теле человека он отогрелся, прижался и стал неощутимым, и Степан Трофимов вскоре забыл про него».

Боец воевал, попал в плен. Был посажен в цементный карцер. И тут нашёл на груди тот листок. Он прилепил его на стену перед собой. И перед тем, как умереть, вцепившись в горло любому, кто войдёт, он присел отдохнуть у стены. Этот листок для него граница его личного пространства. Его родина. Его хата, мать и дерево на краю села. Тут его рубежи. И он умрёт за них.

«Он встал и снова загляделся на лист с божьего дерева. Мать этого листика была жива и росла на краю деревни, у начала ржаного поля. Пусть то дерево родины растет вечно и сохранно, а Трофимов и здесь, в плену врага, в каменной щели, будет думать и заботиться о нём. Он решил задушить руками любого врага, который заглянет к нему в камеру, потому что если одним неприятелем будет меньше, то и Красной Армии станет легче.

Трофимов не хотел зря жить и томиться; он любил, чтоб от его жизни был смысл, равно как от доброй земли бывает урожай. Он сел на холодный пол и затих против железной двери в ожидании врага».

Опять живая земля противопоставлена железу и мёртвому цементу. Земля - герой платоновских рассказов. Как молитва, как заклинание из рассказа в рассказ кочует образ Матери Земли, Древа жизни…

Рассказ написан в том же 1942 году. И это не громкие слава, а истина - платоновские рассказы о войне написаны кровью.

Ещё один рассказ этого периода «Мать» («Взыскание погибших»).

В прозе военных лет возникает, крепнет и обретает плоть образ народа как большой семьи. Воин - сын, мать воина, ставшего братом или сыном другому воину, - эти герои были реальностью военной литературы.

В платоновских сюжетах важную роль играет миг надреалистического озарения, когда человек и мир около него божественно преображаются. Тайна человека в художественном мире писателя остаётся в его текстах не наречённой именем Бога, сокрытой фигурой умолчания, - и всё-таки иносказательно обозначенной.

Андрей Платонов - это мало изученный, ни на кого не похожий писатель-мистик, писатель-гуманист. Сколько ещё счастливых открытий вместе с ним совершит новое поколение читателей, филологов, литературоведов, уставших от вседозволенности постмодернистской ломки привычных норм и моральных установок.

Дети на войне
по рассказу А. Платонова «Маленький солдат»

Перепечатка из книги: Крук Н.В., Котомцева И.В. Библиотечные уроки по чтению. Сценарии 1-9 классы: В 2ч. Ч 2.5-9 кл./Н.В. Крук, И.В. Котомцева. - М.: Русская школьная библиотечная ассоциация, 2010. - 304 с.

Цель урока:

Познакомить учащихся с жизнью и творчеством А. Платонова

Чтение вслух и обсуждение рассказа

Оборудование: портрет писателя, книжная выставка.

Биография писателя.

Платонов Андрей Платонович (1899-1951)

(псевдоним, настоящая фамилия — Климентов)

Родился и провел детские годы «в Ямской слободе, при самом Воронеже». Его отец- слесарь железнодорожных мастерских. После учебы в епархиальной и городской школах, 14-летним юношей он начал работать — рассыльным, литейщиком, помощником машиниста на паровозе, во время Гражданской войны — на бронепоезде. Здесь же начался и литературный его путь. В 1922 г. в краснодарском издательстве «Буревестник» выходит в свет первая книга стихов «Голубая глубина», а в 1927 г. в Москве — первый сборник прозы «Епифанские шлюзы». Отсюда и начинается путь молодого писателя.

В конце 20 — начале 30-х годов Платонов создает свои лучшие произведения, которым суждено было найти своего читателя лишь, спустя полвека: «Котлован», «Чевенгур», «Ювенильное море». Писатель был отлучен от литературы за рассказ «Усомнившийся Макар» и хронику «Впрок» (1931), которые не согласовались с «генеральной линией», избранной партией большевиков по отношению к деревне. Платонова перестают печатать, приходится писать «в стол». В это время писатель обращается к детской литературе.

К кругу детского чтения относятся в основном произведения, созданные в 40-е годы. В это время писатель становится известен как автор детских рассказов и сборника сказок «Волшебное кольцо», впервые сборник сказок увидел свет в 1950 г. Это были пересказы на сюжеты народных сказок, записанных в основном А. Афанасьевым. Творческая переработка и авторское осмысление традиционных сюжетов устного народного творчества делают сказки Платонова одним из лучших образцов этого жанра, начало которому было положено еще русскими писателями XIX века.

Во время Великой Отечественной войны работал военным корреспондентом в действующей армии. Военные рассказы Платонова печатались в газетах и журналах: «Знамя», «Красная звезда», «Красноармеец». В Москве вышли отдельными изданиями три сборника этих рассказов. Об одном из таких произведений, нами написанном в 1943 году, мы сегодня будем вести речь.

На фронте писатель был контужен, демобилизовался в феврале 1946 года.

В конце жизни много писал для детей и о детях.

Вопросы для обсуждения:

• При описании Сережи, на что сразу обращаешь внимание?

Хотя ему всего лет десять, выглядит он как «бывалый боец» — одет в военную форму. По его лицу видно, что он воевал, и много пришлось пережить: «Его маленькое обветренное лицо... приспособленное и уже привычное к жизни...».

• Какое несоответствие его внешнего облика и поведения?

Несмотря на то, что он солдат, он все еще ребенок: Сережа крепко держал офицера за руку, прильнув лицом к руке, ему так не хотелось отпускать майора, «светлые глаза ребенка ясно обнажали его грусть, словно они были живой поверхностью его сердца, он тосковал...», но когда понял, что расставание неизбежно, заплакал.

• По чему мальчик так переживает разлуку?

Он уже пережил горечь утрат, он знает, как больно терять близких — «поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве. оно боялось, что, оставшись одно, умрет ».

• Из второй части рассказа мы узнаем о прошлом этого мальчика. Какова эта жизнь?

Сережа был «сыном полка», он рос при родителях в армии, «близко принимал к сердцу войну», ходил в разведку, приносил ценные сведения, так воспитал в себе «воинский характер». Мама, понимая, что не место ребенку на войне, хотела отправить Сережу в тыл, но он «уже не мог уйти из армии, характер его втянул в войну». Через некоторое время погиб его отец, вскоре умерла мама. Майор Савелье в взял Сережу к себе.

• Люди, измученные войной, в отдельные минуты были беспредельно счастливы. Когда это случалось?

На отдыхе, во время сна: «Сережа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя собой образ святого детства, откуда увела его война».

• Как вы поняли, почему Сережа убегает от майора Бахичева?

Сережа полюбил Савельева, он стал для него самым близким, самым родным, и он не хочет примириться с мыслью, что Савельев станет очередной потерей в его жизни, он бежит, «томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку, — может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

О войне написано много произведений, но этот рассказ особо тревожит душу, поскольку главный герой — ребенок. Война страшна тем, что уносит жизни людей, разлучает близких, разрушает привычный уклад жизни. Самый большой урон она наносит душе человека, особенно маленького человека, как Сережа. Пройдя через тяжелые испытания, надо суметь не растерять в себе человека.

Литература:

Бучугина, Т.Г. Война и дети: Рассказ А. Платонова «Маленький солдат» / Т.Г. Бучугина // Литература в школе. — 2003.— № 3. — С. 34-38.

Дети на войне

Андрей Платонов. Маленький солдат

Недалеко от линии фронта внутри уцелевшего вокзала сладко храпели уснувшие на полу красноармейцы; счастье отдыха было запечатлено на их усталых лицах.

На втором пути тихо шипел котёл горячего дежурного паровоза, будто пел однообразный, успокаивающий голос из давно покинутого дома. Но в одном углу вокзального помещения, где горела керосиновая лампа, люди изредка шептали друг другу успокаивающие слова, а затем и они впали в безмолвие.

Там стояли два майора, похожие один на другого не внешними признаками, но общей добротою морщинистых загорелых лиц; каждый из них держал руку мальчика в своей руке, а ребёнок умоляюще смотрел на командиров. Руку одного майора ребёнок не отпускал от себя, прильнув затем к ней лицом, а от руки другого осторожно старался освободиться. На вид ребёнку было лет десять, а одет он был как бывалый боец — в серую шинель, обношенную и прижавшуюся к его телу, в пилотку и в сапоги, пошитые, видно, по мерке на детскую ногу. Его маленькое лицо, худое, обветренное, но не истощённое, приспособленное и уже привычное к жизни, обращено было теперь к одному майору; светлые глаза ребёнка ясно обнажали его грусть, словно они были живою поверхностью его сердца; он тосковал, что разлучается с отцом или старшим другом, которым, должно быть, доводился ему майор.

Второй майор привлекал ребёнка за руку к себе и ласкал его, утешая, но мальчик, не отымая своей руки, оставался к нему равнодушным. Первый майор тоже был опечален, и он шептал ребёнку, что скоро возьмёт его к себе и они снова встретятся для неразлучной жизни, а сейчас они расстаются на недолгое время. Мальчик верил ему, однако и сама правда не могла утешить его сердца, привязанного лишь к одному человеку и желавшего быть с ним постоянно и вблизи, а не вдалеке. Ребёнок знал уже, что такое даль расстояния и время войны, — людям оттуда трудно вернуться друг к другу, поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрёт. И в последней своей просьбе и надежде мальчик смотрел на майора, который должен оставить его с чужим человеком.

— Ну, Серёжа, прощай пока, — сказал тот майор, которого любил ребёнок. — Ты особо-то воевать не старайся, подрастёшь, тогда будешь. Не лезь на немца и береги себя, чтоб я тебя живым, целым нашёл. Ну чего ты, чего ты — держись, солдат!

Серёжа заплакал. Майор поднял его к себе на руки и поцеловал лицо несколько раз. Потом майор пошёл с ребёнком к выходу, и второй майор тоже последовал за ними, поручив мне сторожить оставленные вещи.

Вернулся ребёнок на руках другого майора; он чуждо и робко глядел на командира, хотя этот майор уговаривал его нежными словами и привлекал к себе как умел.

Майор, заменивший ушедшего, долго увещевал умолкшего ребёнка, но тот, верный одному чувству и одному человеку, оставался отчуждённым.

Невдалеке от станции начали бить зенитки. Мальчик вслушался в их гулкие мёртвые звуки, и во взоре его появился возбуждённый интерес.

— Их разведчик идёт! — сказал он тихо, будто самому себе. — Высоко идёт, и зенитки его не возьмут, туда надо истребителя послать.

— Пошлют, — сказал майор. — Там у нас смотрят.

Нужный нам поезд ожидался лишь назавтра, и мы все трое пошли на ночлег в общежитие. Там майор покормил ребёнка из своего тяжело нагруженного мешка. «Как он мне надоел за войну, этот мешок, — сказал майор, — и как я ему благодарен!» Мальчик уснул после еды, и майор Бахичев рассказал мне про его судьбу.

Сергей Лабков был сыном полковника и военного врача. Отец и мать его служили в одном полку, поэтому и своего единственного сына они взяли к себе, чтобы он жил при них и рос в армии. Серёже шёл теперь десятый год; он близко принимал к сердцу войну и дело отца и уже начал понимать по-настоящему, для чего нужна война. И вот однажды он услышал, как отец говорил в блиндаже с одним офицером и заботился о том, что немцы при отходе обязательно взорвут боезапас его полка. Полк до этого вышел из немецкого охвата, ну с поспешностью, конечно, и оставил у немцев свой склад с боезапасом, а теперь полк должен был пойти вперёд и вернуть утраченную землю и своё добро на ней, и боезапас тоже, в котором была нужда. «Они уж и провод в наш склад, наверно, подвели — ведают, что отойти придётся», — сказал тогда полковник, отец Серёжи. Сергей вслушался и сообразил, о чём заботился отец. Мальчику было известно расположение полка до отступления, и вот он, маленький, худой, хитрый, прополз ночью до нашего склада, перерезал взрывной замыкающий провод и оставался там ещё целые сутки, сторожа, чтобы немцы не исправили повреждения, а если исправят, то чтобы опять перерезать провод. Потом полковник выбил оттуда немцев, и весь склад целый перешёл в его владение.

Вскоре этот мальчуган пробрался подалее в тыл противника; там он узнал по признакам, где командный пункт полка или батальона, обошёл поодаль вокруг трёх батарей, запомнил всё точно — память же ничем не порченная, — а вернувшись домой, показал отцу по карте, как оно есть и где что находится. Отец подумал, отдал сына ординарцу для неотлучного наблюдения за ним и открыл огонь по этим пунктам. Всё вышло правильно, сын дал ему верные засечки. Он же маленький, этот Серёжка, неприятель его за суслика в траве принимал: пусть, дескать, шевелится. А Серёжка, наверно, и травы не шевелил, без вздоха шёл.

Ординарца мальчишка тоже обманул, или, так сказать, совратил: раз он повёл его куда-то, и вдвоём они убили немца — неизвестно, кто из них, — а позицию нашёл Сергей.

Так он и жил в полку при отце с матерью и с бойцами. Мать, видя такого сына, не могла больше терпеть его неудобного положения и решила

отправить его в тыл. Но Сергей уже не мог уйти из армии, характер его втянулся в войну. И он говорил тому майору, заместителю отца, Савельеву, который вот ушёл, что в тыл он не пойдёт, а лучше скроется в плен к немцам, узнает у них всё, что надо, и снова вернётся в часть к отцу, когда мать по нему соскучится. И он бы сделал, пожалуй, так, потому что у него воинский характер.

А потом случилось горе, и в тыл мальчишку некогда стало отправлять. Отца его, полковника, серьёзно ранило, хоть и бой-то, говорят, был слабый, и он умер через два дня в полевом госпитале. Мать тоже захворала, затомилась — она была раньше ещё поувечена двумя осколочными ранениями, одно было в полость — и через месяц после мужа тоже скончалась; может, она ещё по мужу скучала... Остался Сергей сиротой.

Командование полком принял майор Савельев, он взял к себе мальчика и стал ему вместо отца и матери, вместо родных — всем человеком. Мальчик ответил ему тоже всем сердцем.

— А я-то не из их части, я из другой. Но Володю Савельева я знаю ещё по давности. И вот встретились мы тут с ним в штабе фронта. Володю на курсы усовершенствования посылали, а я по другому делу там находился, а теперь обратно к себе в часть еду. Володя Савельев велел мне поберечь мальчишку, пока он обратно не прибудет... Да и когда ещё Володя вернётся и куда его направят! Ну, это там видно будет...

Майор Бахичев задремал и уснул. Серёжа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война. Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.

Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трёх кроватях — майор Бахичев и я, а Серёжи Лабкова не было. Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушёл куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.

Наутро Сережа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушёл, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку — может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери.

Владимир Железников. В старом танке

Он уже собрался уезжать из этого города, сделал свои дела и собрался уезжать, но по дороге к вокзалу вдруг натолкнулся на маленькую площадь.

Посередине площади стоял старый танк. Он подошёл к танку, потрогал вмятины от вражеских снарядов — видно, это был боевой танк, и ему поэтому не хотелось сразу от него уходить. Поставил чемоданчик около гусеницы, влез на танк, попробовал люк башни, открывается ли. Люк легко открылся.

Тогда он залез внутрь и сел на сиденье водителя. Это было узенькое, тесное место, он еле туда пролез без привычки и даже, когда лез, расцарапал руку.

Он нажал педаль газа, потрогал рукоятки рычагов, посмотрел в смотровую щель и увидел узенькую полоску улицы.

Он впервые в жизни сидел в танке, и это всё для него было так непривычно, что он даже не слышал, как кто-то подошёл к танку, влез на него и склонился над башней. И тогда он поднял голову, потому что тот, наверху, загородил ему свет.

Это был мальчишка. Его волосы на свету казались почти синими. Они целую минуту смотрели молча друг на друга. Для мальчишки встреча была неожиданной: думал застать здесь кого-нибудь из своих товарищей, с которыми можно было бы поиграть, а тут на тебе, взрослый чужой мужчина.

Мальчишка уже хотел ему сказать что-нибудь резкое, что, мол, нечего забираться в чужой танк, но потом увидел глаза этого мужчины и увидел, что у него пальцы чуть-чуть дрожали, когда он подносил сигарету к губам, и промолчал.

Но молчать без конца ведь нельзя, и мальчишка спросил:

— Вы чего здесь?

— Ничего, — ответил он. — Решил посидеть. А что — нельзя?

— Можно, — сказал мальчик. — Только этот танк наш.

— Чей — ваш? — спросил он.

— Ребят нашего двора, — сказал мальчишка.

Они снова помолчали.

— Вы ещё долго будете здесь сидеть? — спросил мальчишка.

— Скоро уйду. — Он посмотрел на часы. — Через час уезжаю из вашего города.

— Смотрите-ка, дождь пошёл, — сказал мальчишка.

— Ну, давай заползай сюда и закрывай люк. Дождь переждём, и я уйду.

Хорошо, что пошёл дождь, а то пришлось бы уйти. А он ещё не мог уйти, что-то его держало в этом танке.

Мальчишка кое-как примостился рядом с ним. Они сидели совсем близко друг от друга, и было как-то удивительно и неожиданно это соседство.

Он даже чувствовал дыхание мальчишки и каждый раз, когда он подымал глаза, видел, как стремительно отворачивался его сосед.

— Вообще-то старые, фронтовые танки — это моя слабость, — сказал он.

— Этот танк — хорошая вещь. — Мальчишка со знанием дела похлопал ладонью по броне. — Говорят, он освобождал наш город.

— Мой отец был танкистом на войне, — сказал он.

— А теперь? — спросил мальчишка.

— А теперь его нет, — ответил он. — Не вернулся с фронта. В сорок третьем пропал без вести.

В танке было почти темно. Через узенькую смотровую щель пробивалась тоненькая полоска, а тут ещё небо затянуло грозовой тучей, и совсем потемнело.

— А как это — «пропал без вести»? — спросил мальчик.

— Пропал без вести, значит, ушёл, к примеру, в разведку в тыл врага и не вернулся. И неизвестно, как он погиб.

— Неужели даже это нельзя узнать? — удивился мальчик. — Ведь он там был не один.

— Иногда не удаётся, — сказал он. — А танкисты смелые ребята. Вот сидел, к примеру, тут какой-нибудь парень во время боя: свету всего ничего, весь мир видишь только через эту щель. А вражеские снаряды бьют по броне. Видал, какие выбоины! От удара этих снарядов по танку голова могла лопнуть.

Где-то в небе ударил гром, и танк глухо зазвенел. Мальчишка вздрогнул.

— Ты что, боишься? — спросил он.

— Нет, — ответил мальчишка. — Это от неожиданности.

— Недавно я прочёл в газете об одном танкисте, — сказал он. — Вот это был человек! Ты послушай. Этот танкист попал в плен к фашистам: может быть, он был ранен или контужен, а может быть, выскочил из горящего танка и они его схватили. В общем, попал в плен. И вдруг однажды его сажают в машину и привозят на артиллерийский полигон. Сначала танкист ничего не понял: видит, стоит новенький «Т-34 », а вдали группа немецких офицеров. Подвели его к офицерам. И тогда один из них говорит:

«Вот, мол, тебе танк, ты должен будешь пройти на нем весь полигон, шестнадцать километров, а по тебе будут стрелять из пушек наши солдаты. Проведёшь танк до конца — значит, будешь жить, и лично я тебе дам свободу. Ну, а не проведёшь — значит, погибнешь. В общем, на войне как на войне».

А он, наш танкист, совсем ещё молодой. Ну, может быть, ему было двадцать два года. Сейчас такие ребята ходят ещё в институты! А он стоял перед генералом, старым, худым, длинным, как палка, фашистским генералом, которому было наплевать на этого танкиста и наплевать, что тот так мало прожил, что его где-то ждёт мать, — на всё было наплевать. Просто этому фашисту очень понравилась игра, которую он придумал с этим советским: он решил новое прицельное устройство на противотанковых пушках испытать на советском танке.

«Струсил?» — спросил генерал.

Танкист ничего не ответил, повернулся и пошёл к танку... А когда он сел в танк, когда влез на это место и потянул рычаги управления и когда они легко и свободно пошли на него, когда он вдохнул привычный, знакомый запах машинного масла, у него прямо голова закружилась от счастья. И, веришь ли, он заплакал. От радости заплакал, он уже никогда и не мечтал, что снова сядет в свой любимый танк. Что снова окажется на маленьком клочке, на маленьком островке родной, милой советской земли.

На минуту танкист склонил голову и закрыл глаза: вспомнил далёкую Волгу и высокий город на Волге. Но тут ему подали сигнал: пустили ракету. Это значит: пошёл вперёд. Он не торопился, внимательно глянул в смотровую щель. Никого, офицеры спрятались в ров. Осторожно выжал до конца педаль газа, и танк медленно пошёл вперёд. И тут ударила первая батарея — фашисты ударили, конечно, ему в спину. Он сразу собрал все силы и сделал свой знаменитый вираж: один рычаг до отказа вперёд, второй назад, полный газ, и вдруг танк как бешеный крутнулся на месте на сто восемьдесят градусов — за этот маневр он всегда получал в училище пятерку — и неожиданно стремительно помчался навстречу ураганному огню этой батареи.

«На войне как на войне! — вдруг закричал он сам себе. — Так, кажется, говорил ваш генерал».

Он прыгнул танком на эти вражеские пушки и раскидал их в разные стороны.

«Неплохо для начала, — подумал он. — Совсем неплохо».

Вот они, фашисты, совсем рядом, но его защищает броня, выкованная умелыми кузнецами на Урале. Нет, теперь им не взять. На войне как на войне!

Он снова сделал свой знаменитый вираж и приник к смотровой щели: вторая батарея сделала залп по танку. И танкист бросил машину в сторону; делая виражи вправо и влево, он устремился вперёд. И снова вся батарея была уничтожена. А танк уже мчался дальше, а орудия, забыв всякую очерёдность, начали хлестать по танку снарядами. Но танк был как бешеный: он крутился волчком то на одной, то на другой гусенице, менял направление и давил эти вражеские пушки. Это был славный бой, очень справедливый бой. А сам танкист, когда пошёл в последнюю лобовую атаку, открыл люк водителя, и все артиллеристы увидели его лицо, и все они увидели, что он смеётся и что-то кричит им.

А потом танк выскочил на шоссе и на большой скорости пошёл на восток. Ему вслед летели немецкие ракеты, требуя остановиться. Танкист этого ничего не замечал. Только на восток, его путь лежал на восток. Только на восток, хотя бы несколько метров, хотя бы несколько десятков метров навстречу далёкой, родной, милой своей земле...

— И его не поймали? — спросил мальчишка.

Мужчина посмотрел на мальчика и хотел соврать, вдруг ему очень захотелось соврать, что всё кончилось хорошо и его, этого славного, геройского танкиста, не поймали. И мальчишка будет тогда так рад этому! Но он не соврал, просто решил, что в таких случаях нельзя ни за что врать.

— Поймали, — сказал мужчина. — В танке кончилось горючее, и его поймали. А потом привели к генералу, который придумал всю эту игру. Его вели по полигону к группе офицеров два автоматчика. Гимнастёрка на нём была разорвана. Он шёл по зелёной траве полигона и увидел под ногами полевую ромашку. Нагнулся и сорвал её. И вот тогда действительно весь страх из него ушёл. Он вдруг стал самим собой: простым волжским пареньком, небольшого роста, ну, как наши космонавты. Генерал что-то крикнул по-немецки, и прозвучал одинокий выстрел.

— А может быть, это был ваш отец?! — спросил мальчишка.

— Кто его знает, хорошо бы, — ответил мужчина. — Но мой отец пропал без вести.

Они вылезли из танка. Дождь кончился.

— Прощай, друг, — сказал мужчина.

— До свидания...

Мальчик хотел добавить, что он теперь приложит все силы, чтобы узнать, кто был этот танкист, и, может быть, это действительно окажется его отец. Он подымет на это дело весь свой двор, да что там двор — весь свой класс, да что там класс — всю свою школу!

Они разошлись в разные стороны.

Мальчишка побежал к ребятам. Бежал и думал об этом танкисте и думал, что узнает про него всё-всё, а потом напишет этому мужчине...

И тут мальчишка вспомнил, что не узнал ни имени, ни адреса этого человека, и чуть не заплакал от обиды. Ну, что тут поделаешь...

А мужчина шёл широким шагом, размахивая на ходу чемоданчиком. Он никого и ничего не замечал, шёл и думал о своем отце и о словах мальчика. Теперь, когда он будет вспоминать отца, он всегда будет думать об этом танкисте. Теперь для него это будет история отца.

Так хорошо, так бесконечно хорошо, что у него наконец появилась эта история. Он будет её часто вспоминать: по ночам, когда плохо спится, или когда идёт дождь, и ему делается печально, или когда ему будет очень-очень весело.

Так хорошо, что у него появилась эта история, и этот старый танк, и этот мальчишка...

Владимир Железников. Девушка в военном

Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.

Когда я пришёл домой, мама спросила:

— Ну как, вызывали тебя сегодня?

— Нет, не вызывали, — соврал я. — Последнее время меня что-то совсем не вызывают.

А в воскресенье утром всё открылось. Мама влезла в мой портфель, взяла дневник и увидела двойки.

— Юрий, — сказала она. — Что это значит?

— Это случайно, — ответил я. — Учительница вызвала меня на последнем уроке, когда почти уже началось воскресенье...

— Ты просто врун! — сердито сказала мама.

А тут ещё папа ушёл к своему приятелю и долго не возвращался. А мама ждала его, и настроение у неё было совсем плохое. Я сидел в своей комнате и не знал, что мне делать. Вдруг вошла мама, одетая по-праздничному, и сказала:

— Когда придёт папа, покорми его обедом.

— А ты скоро вернёшься?

— Не знаю.

Мама ушла, а я тяжело вздохнул и достал учебник по арифметике. Но не успел я раскрыть его, как кто-то позвонил.

Я думал, что пришёл наконец папа. Но на пороге стоял высокий широкоплечий незнакомый мужчина.

— Здесь живёт Нина Васильевна? — спросил он.

— Здесь, — ответил я. — Только мамы нет дома.

— Разреши подождать? — Он протянул мне руку: — Сухов, товарищ твоей мамы.

Сухов прошёл в комнату, сильно припадая на правую ногу.

— Жалко, Нины нет, — сказал Сухов. — Как она выглядит? Всё такая же?

Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет. А какая она ещё может быть?

Мы помолчали.

— А я ей фотокарточку привёз. Давно обещал, а привёз только сейчас. Сухов полез в карман.

На фотографии стояла девушка в военном костюме: в солдатских сапогах, в гимнастёрке и юбке, но без оружия.

— Старший сержант, — сказал я.

— Да. Старший сержант медицинской службы. Не приходилось встречаться?

— Нет. Первый раз вижу.

— Вот как? — удивился Сухов. — А это, брат ты мой, не простой человек. Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой...

Мы молчали уже минут десять, и я чувствовал себя неудобно. Я заметил, что взрослые всегда предлагают чаю, когда им нечего говорить. Я сказал:

— Чаю не хотите?

— Чаю? Нет. Лучше я тебе расскажу одну историю. Тебе полезно её знать.

— Про эту девушку? — догадался я.

— Да. Про эту девушку. — И Сухов начал рассказывать: — Это было на войне. Меня тяжело ранили в ногу и в живот. Когда ранят в живот, это особенно больно. Даже пошевельнуться страшно. Меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь.

А тут враг стал бомбить дорогу. На передней машине ранили шофера, и все машины остановились. Когда фашистские самолёты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, — Сухов показал на фотографию, — и сказала: «Товарищи, выходите из машины».

Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков.

Один я остался лежать на нижней подвесной койке.

«А вы что лежите? Вставайте сейчас же! — сказала она. — Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»

«Вы что, не видите? Я тяжело ранен и не могу встать, — ответил я. — Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».

И тут снова началась бомбёжка. Бомбили особыми бомбами, с сиреной. Я закрыл глаза и натянул на голову одеяло, чтобы не поранили оконные стёкла автобуса, которые от взрывов разлетались вдребезги. В конце концов взрывной волной автобус опрокинуло набок и меня чем-то тяжёлым ударило по плечу. В ту же секунду вой падающих бомб и разрывы прекратились.

«Вам очень больно?» — услыхал я и открыл глаза.

Передо мной на корточках сидела девушка.

«Нашего шофера убили, — сказала она. — Надо нам выбираться. Говорят, фашисты прорвали фронт. Все уже ушли пешком. Только мы остались».

Она вытащила меня из машины и положила на траву. Встала и посмотрела вокруг.

«Никого?» — спросил я.

«Никого, — ответила она. Затем легла рядом, лицом вниз. — Теперь попробуйте повернуться на бок».

Я повернулся, и меня сильно затошнило от боли в животе.

«Ложитесь снова на спину», — сказала девушка.

Я повернулся, и моя спина плотно легла на её спину. Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но она медленно поползла вперёд, неся на себе меня.

«Устала, — сказала она. Девушка встала и снова оглянулась. — Никого, как в пустыне».

В это время из-за леса вынырнул самолёт, пролетел бреющим над нами и дал очередь.

Я увидел серую струйку пыли от пуль ещё метров за десять от нас. Она прошла выше моей головы.

«Бегите! — крикнул я. — Он сейчас развернётся» .

Самолёт снова шёл на нас. Девушка упала. Фьють, фьють, фьють просвистело снова рядом с нами. Девушка приподняла голову, но я сказал:

«Не шевелитесь! Пусть думает, что он нас убил».

Фашист летел прямо надо мной. Я закрыл глаза. Боялся, что он увидит, что у меня открыты глаза. Только оставил маленькую щёлочку в одном глазу.

Фашист развернулся на одно крыло. Дал ещё одну очередь, снова промазал и улетел.

«Улетел, — сказал я. — Мазила».

— Вот, брат, какие бывают девушки, — сказал Сухов. — Один раненый сфотографировал её для меня на память. И мы разъехались. Я — в тыл, она обратно на фронт.

Я взял фотографию и стал смотреть. И вдруг узнал в этой девушке в военном костюме мою маму: мамины глаза, мамин нос. Только мама была не такой, как сейчас, а совсем девчонкой.

— Это мама? — спросил я. — Это моя мама спасла вас?

— Вот именно, — ответил Сухов. — Твоя мама.

Тут вернулся папа и перебил наш разговор.

— Нина! Нина! — закричал папа из прихожей. Он любил, когда мама его встречала.

— Мамы нет дома, — сказал я.

— А где же она?

— Не знаю, ушла куда-то.

— Странно, — сказал папа. — Выходит, я зря торопился.

— А маму ждёт фронтовой товарищ, — сказал я.

Папа прошёл в комнату. Сухов тяжело поднялся ему навстречу.

Они внимательно посмотрели друг на друга и пожали руки.

Сели, помолчали.

— А товарищ Сухов рассказывал мне, как они с мамой были на фронте.

— Да? — Папа посмотрел на Сухова. — Жалко, Нины нет. Сейчас бы обедом накормила.

— Обед ерунда, — ответил Сухов. — А что Нины нет, жалко.

Разговор у папы с Суховым почему-то не получался. Сухов скоро поднялся и ушёл, пообещав зайти в другой раз.

— Ты будешь обедать? — спросил я папу. — Мама велела обедать, она придёт не скоро.

— Не буду я обедать без мамы, — рассердился папа. — Могла бы в воскресенье посидеть дома!

Я повернулся и ушёл в другую комнату. Минут через десять папа пришёл ко мне.

— Не знаю. Оделась По-праздничному и ушла. Может быть, в театр, — сказал я, — или устраиваться на работу. Она давно говорила, что ей надоело сидеть дома и ухаживать за нами. Всё равно мы этого не ценим.

— Чепуха, — сказал папа. — Во-первых, в театре в это время спектаклей нет. А во-вторых, в воскресенье не устраиваются на работу. И потом, она бы меня предупредила.

— А вот и не предупредила, — ответил я.

После этого я взял со стола мамину фотографию, которую оставил Сухов, и стал на нее смотреть.

— Так-так, по-праздничному, — грустно повторил папа. — Что у тебя за фотография? — спросил он. — Да ведь это мама!

— Вот именно, мама. Это товарищ Сухов оставил. Мама его из-под бомбёжки вытащила.

— Сухова? Наша мама? — Папа пожал плечами. — Но ведь он в два раза выше мамы и в три раза тяжелее.

— Мне сам Сухов сказал. — И я повторил папе историю этой маминой фотографии.

— Да, Юрка, замечательная у нас мама. А мы с тобой этого не ценим.

— Я ценю, — сказал я. — Только иногда у меня так бывает...

— Выходит, я не ценю? — спросил папа.

— Нет, ты тоже ценишь, — сказал я. — Только у тебя тоже иногда бывает...

Папа походил по комнатам, несколько раз открывал входную дверь и прислушивался, не возвращается ли мама.

Потом он снова взял фотографию, перевернул и прочёл вслух:

— «Дорогому сержанту медицинской службы в день её рождения. От однополчанина Андрея Сухова». Постой-постой, — сказал папа. — Какое сегодня число?

— Двадцать первое!

— Двадцать первое! День маминого рождения. Этого ещё не хватало! — Папа схватился за голову. — Как же я забыл? А она, конечно, обиделась и ушла. И ты хорош — тоже забыл!

— Я две двойки получил. Она со мной не разговаривает.

— Хороший подарочек! Мы просто с тобой свиньи, — сказал папа. Знаешь что, сходи в магазин и купи маме торт.

Но по дороге в магазин, пробегая мимо нашего сквера, я увидал маму. Она сидела на скамейке под развесистой липой и разговаривала с какой-то старухой.

Я сразу догадался, что мама никуда не уходила.

Она просто обиделась на папу и на меня за свой день рождения и ушла.

Я прибежал домой и закричал:

— Папа, я видел маму! Она сидит в нашем сквере и разговаривает с незнакомой старухой.

— А ты не ошибся? — сказал папа. — Живо тащи бритву, я буду бриться. Достань мой новый костюм и вычисти ботинки. Как бы она не ушла, волновался папа.

— Конечно, — ответил я. — А ты сел бриться.

— Что же, по-твоему, я должен идти небритым? — Папа махнул рукой. — Ничего ты не понимаешь.

Я тоже взял и надел новую куртку, которую мама не разрешала мне ещё носить.

— Юрка! — закричал папа. — Ты не видел, на улице цветы не продают?

— Не видел, — ответил я.

— Удивительно, — сказал папа, — ты никогда ничего не замечаешь.

Странно получается у папы: я нашёл маму и я же ничего не замечаю. Наконец мы вышли. Папа зашагал так быстро, что мне пришлось бежать. Так мы шли до самого сквера. Но, когда папа увидел маму, он сразу замедлил шаг.

— Ты знаешь, Юрка, — сказал папа, — я почему-то волнуюсь и чувствую себя виноватым.

— А чего волноваться, — ответил я. — Попросим у мамы прощения, и всё.

— Как у тебя всё просто. — Папа глубоко вздохнул, точно собирался поднять какую-то тяжесть, и сказал: — Ну, вперёд!

Мы вошли в сквер, шагая нога в ногу. Мы подошли к нашей маме.

Она подняла глаза и сказала:

— Ну вот, наконец-то.

Старуха, которая сидела с мамой, посмотрела на нас, и мама добавила:

— Это мои мужчины.

Василь Быков «Катюша»

Обстрел длился всю ночь — то ослабевая, вроде даже прекращаясь на несколько минут, то вдруг разгораясь с новою силой. Били преимущественно миномёты. Их мины с пронзительным визгом разрезали воздух в самом зените неба, визжание набирало предельную силу и обрывалось резким оглушительным взрывом вдали. Били большей частью в тыл, по ближнему селу, именно туда в небе устремлялся визг мин, и там то и дело вспыхивали отблески разрывов. Тут же, на травянистом пригорке, где с вечера окопались автоматчики, было немного тише. Но это, наверно, потому, думал помкомвзвода Матюхин, что автоматчики заняли этот бугор, считай, в сумерки, и немцы их тут ещё не обнаружили. Однако обнаружат, глаза у них зоркие, оптика тоже. До полуночи Матюхин ходил от одного автоматчика к другому — заставлял окапываться. Автоматчики, однако, не очень налегали на лопатки — набегались за день и теперь, наставив воротники шинелей, готовились кимарнуть. Но, кажется, уже отбегались. Наступление вроде выдыхалось, за вчерашний день взяли только до основания разбитое, сожжённое село и на этом бугре засели. Начальство тоже перестало подгонять: в ночь к ним никто не наведался — ни из штаба, ни из политотдела, — за неделю наступления также, наверно, все вымотались. Но главное — умолкла артиллерия: или куда-нибудь перебросили, или кончились боеприпасы. Вчера постреляли недолго полковые миномёты и смолкли. В осеннем поле и затянутом плотными облаками небе лишь визжали на все голоса, с треском ахая, немецкие мины, издали, от леска, стреляли их пулемёты. С участка соседнего батальона им иногда отвечали наши «максимы». Автоматчики больше молчали. Во-первых, было далековато, а во-вторых, берегли патроны, которых также осталось не бог знает сколько. У самых горячих — по одному диску на автомат. Помкомвзвода рассчитывал, что подвезут ночью, но не подвезли, наверно, отстали, заблудились или перепились тылы, так что теперь вся надежда оставалась на самих себя. И что будет завтра — одному богу известно. Вдруг попрёт немец — что тогда делать? По-суворовски отбиваться штыком да прикладом? Но где тот штык у автоматчиков, да и приклад чересчур короткий.

Превозмогая осеннюю стужу, под утро кимарнул в своей ямке-окопчике и помкомвзвода Матюхин. Не хотел, но вот не удержался. После того, как лейтенанта Климовского отвезли в тыл, он командовал взводом. Лейтенанту здорово не повезло в последнем бою: осколок немецкой мины хорошо-таки кромсанул его поперёк живота; выпали кишки, неизвестно, спасут ли лейтенанта и в госпитале. Прошлым летом Матюхин тоже был ранен в живот, но не осколком — пулей. Также натерпелся боли и страха, но кое-как увернулся от кощавой. В общем, тогда ему повезло, потому что ранило рядом с дорогой, по которой шли пустые машины, его ввалили в кузов, и спустя час он уже был в санбате. А если вот так, с выпавшими кишками, тащить через поле, то и дело падая под разрывами... Бедняга лейтенант не прожил ещё и двадцати лет.

Именно потому Матюхину так беспокойно, всё надо досмотреть самому, командовать взводом и бегать по вызовам к начальству, докладывать и оправдываться, выслушивать его похабную матерщину. И тем не менее усталость пересилила беспокойство и все заботы, старший сержант задремал под визг и разрывы мин. Хорошо, что рядом успел окопаться молодой энергичный автоматчик Козыра, которому помкомвзвода приказал наблюдать и слушать, спать — ни в каком случае, иначе — беда. Немцы тоже шустрят не только днём, но и ночью. За два года войны Матюхин насмотрелся всякого.

Незаметно уснув, Матюхин увидел себя как будто дома, будто он задремал на завалинке от какой-то странной усталости, и будто соседская свинья своим холодным рылом тычет в его плечо — не намеревается ли ухватить зубами. От неприятного ощущения помкомвзвода проснулся и сразу почувствовал, что за плечо его в самом деле кто-то сильно трясёт, наверное, будит.

— Что такое?

— Гляньте, товарищ помкомвзвода!

В сером рассветном небе над окопчиком склонился узкоплечий силуэт Козыры. Автоматчик поглядывал, однако, не в сторону немцев, а в тыл, явно чем-то там заинтересованный. Привычно стряхнув с себя утренний сонный озноб, Матюхин привстал на коленях. На пригорке рядом темнел громоздкий силуэт автомобиля с косо наставленным верхом, возле которого молча суетились люди.

— «Катюша»?

Матюхин всё понял и молча про себя выругался: это готовилась к залпу «Катюша». И откуда её принесло сюда? К его автоматчикам?

— От теперь зададут немчуре! От зададут! — по-детски радовался Козыра.

Другие бойцы из ближних ямок-окопчиков, также, видать, заинтересованные неожиданным соседством, повылезали на поверхность. Все с интересом наблюдали, как возле автомобиля суетились артиллеристы, похоже, настраивая свой знаменитый залп. «Чёрт бы их взял, с их залпом!» — занервничал помкомвзвода, уже хорошо знавший цену этих залпов. Польза кто знает какая, за полем в лесу много не увидишь, а тревоги, гляди, наделают... Между тем над полем и лесом, что затемнел впереди, стало помалу светать. Прояснилось хмарное небо вверху, дул свежеватый осенний ветер, по всей видимости, собиралось на дождь. Помкомвзвода знал, что если поработают «Катюши», обязательно польёт дождь. Наконец там, возле машины, суета как будто притихла, все словно замерли; несколько человек отбежало подальше, за машину, донеслись глуховатые слова артиллерийской команды. И вдруг в воздухе над головой резко взвизгнуло, загудело, хряпнуло, огненные хвосты с треском ударили за машиной в землю, через головы автоматчиков пырхнули и исчезли вдали ракеты. Клубы пыли и дыма, закрутившись в тугом белом вихре, окутали «Катюшу», часть ближних окопчиков, и стали расползаться по склону пригорка. Ещё не притихнул гул в ушах, как там уже закомандовали — на этот раз звучно, не таясь, со злой военной решимостью. К машине кинулись люди, звякнул металл, некоторые вскочили на ее подножки, и та сквозь остаток ещё не осевшей пыли поползла с пригорка вниз, в сторону села. В то же время впереди за полем и леском угрожающе грохнуло — череда раскатистого протяжного эха с минуту сотрясала пространство. В небо над лесом медленно поднимались клубы чёрного дыма.

— О даёт, о даёт немчуре проклятой! — сиял молодым курносым лицом автоматчик Козыра. Другие так же, повылазив на поверхность или привстав в окопчиках, с восхищением наблюдали невиданное зрелище за полем. Один лишь помкомвзвода Матюхин, словно окаменев, стоял на коленях в неглубоком окопчике и, как только рокот за полем оборвался, закричал во всю силу:

— В укрытие! В укрытие, вашу мать! Козыра, ты что...

Он даже вскочил на ноги, чтобы выбраться из окопчика, но не успел. Слышно было, как где-то за лесом щёлкнул одиночный взрыв или выстрел, и в небе разноголосо взвыло, затрещало... Почуяв опасность, автоматчики, будто горох со стола, сыпанули в свои окопчики. В небе взвыло, затряслось, загрохотало. Первый залп немецких шестиствольных миномётов лёг с перелётом, ближе к селу, другой — ближе к пригорку. А потом всё вокруг перемешалось в сплошной пыльной мешанине разрывов. Одни из мин рвались ближе, другие дальше, впереди, сзади и между окопчиков. Весь пригорок превратился в огненно-дымный вулкан, который старательно толкли, копали, перелопачивали немецкие мины. Оглушённый, засыпанный землёй, Матюхин корчился в своём окопчике, со страхом ожидая, когда... Когда же, когда? Но это когда всё не наступало, а взрывы долбали, сотрясали землю, которая, казалось, вот-вот расколется на всю глубину, разрушаясь сама и увлекая за собой всё остальное.

Но вот как-то всё постепенно затихло...

Матюхин с опаской выглянул — прежде вперёд, в поле — не идут ли? Нет, оттуда, кажется, ещё не шли. Затем он посмотрел в сторону, на недавнюю цепочку своего взвода автоматчиков, и не увидел его. Весь пригорок зиял ямами-воронками между нагромождением глинистых глыб, комьев земли; песок и земля засыпали вокруг траву, будто её никогда и не было здесь. Невдалеке распласталось длинное тело Козыры, который, судя по всему, не успел добежать до своего спасительного окопчика. Голова и верхняя часть его туловища были засыпаны землёй, ноги также, лишь на каблуках не истоптанных ещё ботинок блестели отполированные металлические косячки...

— Ну вот, помогла, называется, — сказал Матюхин и не услышал своего голоса. Из правого уха по грязной щеке стекала струйка крови.

В «Красной звезде» появились очерки «Броня», «Труженик войны», Прорыв на Запад», «Дорога на Могилев», «В Могилеве» и др. Очерк Оборона Семидворья» был подвергнут критике в «Правде», однако никаких оргвыводов не последовало, и Платонова продолжали печатать. Темы военных очерков и рассказов Платонова – героизм народа, разоблачение фашистской идеологии, вера в победу над врагом. Эти темы составляют основные содержания сборников прозы – «Под небесами Родины» (1942), «Рассказы о Родине» (1943), «Броня» (1943), «В сторону заката солнца» (1945), «Солдатское сердце» (1946). Платонова прежде всего интересовала природа солдатского подвига, внутреннее состояние, мгновение мысли и чувств героя перед самим подвигом. Об этом написан рассказ «Одухотворенные люди» (1942) – о сражении под Севастополем, о героизме морских пехотинцев. Подразделение, которым командовал политрук Фильченко, остановило наступление фашистских танков, в живых из моряков никого не осталось – все погибли, бросаясь под танки с гранатами. Автор пишет о врагах: «Они могли биться с любым, даже самым страшным противником. Но боя со всемогущими людьми, взрывающими самих себя, чтобы погубить врага, они принять не умели». Художественно сильное и выразительное, но эмоционально сдержанное повествование об «одухотворенных», «всемогущих людях» составило основное содержание рассказов военных лет. Философские размышления о жизни и смерти, которые всегда волновали Платонова, в годы войны стали еще более интенсивными; он писал: «Что такое подвиг – смерть на войне, как не высшее проявление любви к своему народу, завещанной нам в духовное наследство?»

Ряд рассказов и очерков Платонова посвящен разоблачению идеологии фашизма и ее применения на «практике» («Неодушевленный враг», «Девушка Роза», «Седьмой человек», «На могилах русских солдат» и др.). Примечателен рассказ «Неодушевленный враг» (1943, опубликован в 1965). Его идея выражена в размышлениях о смерти и победе над ней: «Смерть победима, потому что живое существо, защищаясь, само становится смертью для той враждебной силы, которая несет ему гибель. И это высшее мгновение жизни, когда она соединяется со смертью, чтобы преодолеть ее...»

Для Платонова – автора военной прозы чужды фальшивый прямолинейный оптимизм, лозунговый патриотизм, наигранное бодрячество. Трагическое в произведениях этих лет раскрывается через судьбы «тружеников войны», в изображении безысходного горя тех, кто потерял близких и родных. При этом Платонов избегает и художественных изысков, и грубого натурализма; манера его проста и безыскусственна, ибо в изображении страданий народа нельзя сказать ни одного фальшивого слова. Трагическим реквиемом звучит рассказ «Мать (Взыскание погибших)» о старой женщине Марии Васильевне, вернувшейся после скитаний в родной дом и потерявшей всех своих детей. Мать пришла на их могилу: она снова припала к могильной мягкой земле, чтобы ближе быть к своим умолкшим сыновьям. И молчание их было осуждением всему миру – злодею, убившему их, и горем для матери, помнящей запах их детского тела и цвет их живых глаз...» И «сердце ее ушло» от горя. Причастность каждого к народному страданию, платоновское «равенство в страдании» звучит в заключительной фразе красноармейца: «Чьей бы матерью ни была, а я без тебя тоже остался сиротой».

Рассказ «Семья Иванова» (1946), впоследствии названный «Возвращение» – шедевр поздней прозы Платонова. Но именно его публикация принесла писателю горькие испытания: ему вновь пришлось надолго замолчать после статьи В. Ермилова «Клеветнический рассказ А. Платонова». В рассказе была обнаружена «гнуснейшая клевета на советских людей, на советскую семью», на воинов-победителей, возвращавшихся домой, «любовь А. Платонова ко всяческой душевной неопрятности, подозрительная страсть к болезненным – в духе самой дурной «достоевщины» – положениям и переживаниям», манера «юродствующего во Христе» и т. д. Особую ярость вызвал образ Петруши, мальчика-старичка, который проповедует мораль – все прощать.

Не стоило бы вспоминать эту клеветническую статью о Платонове, если бы не одна деталь: критик в сущности верно нащупал узловые моменты рассказа, только дал им совершенно искажающую смысл интерпретацию. Критик писал так, словно и не было страшной трагедии народа, пережившего войну, словно и не было миллионов разрушенных семей, ожесточенных сердец, как будто не было солдат, привыкших к жестокости и с трудом «возвращавшихся» к нормальной человеческой жизни, не было голодных детей, которых спасали матери-»изменницы». По Платонову, именно дети, внезапно состарившиеся, ни в чем неповинные, несли правду жизни, только они знали цену семьи и видели в неискаженном свете мир. В «Кратком изложении темы киносценария с условным названием «Семья Иванова»« Платонов писал, что это будет «история одной советской семьи, которая... переживает катастрофу и обновляется в огне драмы...» Об участии детей в этом обновлении он писал так: «В дело вступают дети, опытные жизнью, рассудительные умом и чистые сердцем. Их действия – в пользу примирения отца с матерью, ради сохранения семейного очага, – их нежная, но упрямая сила словно осветляют и очищают темный поток жизни, темную страсть отца и матери, в которой дети правильно чувствуют враждебную для себя, смертельно опасную для всех стихию».

Образ Петруши является как бы завершением творческих исканий Платонова, его размышлений о роли детей в этом мире, об ответственности людей за их судьбы. И, пожалуй, самая замечательная идея писателя – мысль об ответственности самих детей за судьбы взрослых. Еще в 30-е годы Платонов писал: «Гений детства в соединении с опытом зрелости обеспечивает успех и безопасность человеческой жизни». Война возложила на худенькие плечи Петруши недетские заботы: он стал в семье вместо отца, сердце его стало тревожным и по-своему мудрым, он – хранитель домашнего очага. Характерная символическая деталь – Петруша постоянно заботится, чтобы в доме было тепло, а дрова «горели хорошо». Самому ему почти ничего не нужно, он привык мало есть, чтоб другим больше досталось, спал он «чутко и настороженно». Именно Петруша излагает свою философию жизни, христианскую идею прощения и доброты; рассказ о дяде Харитоне и его жене получился одним из важных моментов, раскрывающих смысл «Возвращения». Есть главное дело – «жить надо», а не ругаться, не вспоминать прошлое, забыть его, как забыли дядя Харитон со своей женой Анютой. Горячая исповедь жены только оскорбила и возмутила отца, поднялись в душе «темные стихийные силы». Финал рассказа несет в себе освобождающую силу и просветление остывшей в годы войны души. Иванов узнал в бегущих наперерез поезду своих детей к медленно «возвращается» в нормальный, уже послевоенный мир, где главное – любовь, заботы, человеческое тепло: «Иванов закрыл глаза, не желая видеть боли упавших обессилевших детей, и сам почувствовал, как жарко стало у него в груди, будто сердце, заключенное и томившееся в нем, билось долго и напрасно всю его жизнь, и лишь теперь оно пробилось на свободу, заполнив все его существо теплом и содроганием».

9.А. Платонов. Рассказ "Возвращение" в контексте творчества и судьбы писателя.

Рассказ А. Платонова «Возвращение» первоначально имел название «Семья Ивановых» , как бы подсказывая читателю, что главными героями рассказа являются люди из одной семьи. Однако название «Возвращение» , под которым мы сегодня знаем знаменитое произведение Платонова, наиболее емко передает глубокий философский смысл рассказа.

На первый взгляд тема возвращения в рассказе лежит на поверхности – Алексей Алексеевич Иванов, капитан гвардии, возвращается домой после войны. В литературе послевоенного времени было много таких произведений, расписывающих в самых радужных красках возвращение к родным воинов-защитников, окруженных ореолом героизма и благородства.

Однако впервые у А. Платонова появляется совершенно иное осмысление послевоенной жизни, за которое автор подвергся жесточайшей критике во времена сталинского режима. Главный персонаж Иванов совсем не похож на идеального героя – честного, благородного, самоотверженного. Это человек, душа которого надломлена войной, сердце зачерствело, а разумом руководят тщеславие и честолюбие. Платонов в своем рассказе обнажает обратную сторону победы, тяжелые раны, нанесенные войной каждой семье, раны, которые трудно излечить.

Иванов отвык от домашней жизни, семьей и домом на четыре года ему стали война и сослуживцы, он не готов к возвращению. Не случайно поезд, который должен отвезти его на родину задерживается на 3 дня, а потом Алексей сходит с него с попутчицей Машей, оттягивая свой приезд домой.

Дома он чувствует себя чужим и бесполезным, Иванов понимает, что нужно взять жизнь жены и детей в свои руки, и принимать самостоятельные решения, а не выполнять служебные приказы. Это пугает его, он думает только о своем болезненном эго и, выгораживая себя и свое желание бросить дом и связанные с ним трудности, он делает виноватыми жену и детей – в том, что жена поддалась минутной слабости и не была верна, старший сын всем заправляет и командует в доме, а маленькая дочь не признает отца и предпочитает ему дядю Семена.

Вот каким оказалось для Алексея возвращение после войны. Таким ли видел он его в своих мечтах? Наверняка нет, да и не состоялось для него возвращение по-настоящему, сердцем и разумом он не смог вернуться, поэтому ему видится только один выход – бросить семью и уехать.

Почему рассказ Платонова назван «Возвращение» ? Когда поезд, в котором уезжает от своих родных Иванов, трогается, он видит из окна, что двое его ребятишек отчаянно, спотыкаясь и падая, пытаются угнаться за составом и жестами призывают его вернуться к ним. Только теперь он смог преодолеть свое самолюбие и коснуться жизни «обнажившимся сердцем» , в этот момент наступило духовное прозрение и состоялось настоящее возвращение Иванова к самому себе и к своему дому.

Рассказ Андрея Платонова под названием “Возвращение” не был опубликован при жизни писателя. В журнале “Новый мир” в предпоследнем (сдвоенном) номере за 1946 год (№ 10-11) появился только первый его вариант “Семья Иванова”, сразу подвергнутый жестокой критике со стороны тогдашних авторитетов советской литературы - А. Фадеева и В. Ермилова1 . После чего автор существенно доработал журнальный вариант, в частности дав ему иное название, но опубликовать так и не смог. В первый раз рассказ напечатан в 1962-м, спустя 11 лет после смерти писателя2 . Как пишет в комментарии Н. Корниенко, “только по чистой случайности имя Платонова не попало на страницы знаменитого партийного постановления 1946 г. о журналах “Звезда” и “Ленинград”. Рассказ “Семья Иванова” хотел печатать журнал “Звезда”, но Платонов весной 1946 г. забирает рассказ из “Звезды” и передает в “Новый мир””3.

Причины этой передачи неизвестны, как неизвестно и то, почему вообще рассказ был опубликован. В своей критике Фадеев - вполне руководствуясь духом Постановления - назвал рассказ “лживым и грязноватым”, “перерастающим в злопыхательство”, даже “выползшей на страницы печати обывательской сплетней”, Ермилов же, выступивший до него, - наполненным “мраком, цинизмом, душевной опустошенностью”, “гнуснейшей клеветой на советских людей”. По словам последнего, Платонов всегда любил “душевную неопрятность”, обладал “пакостным воображением”, у него тяга ко всему “страшненькому и грязненькому”, в духе дурной “достоевщины”, он превратил даже 11-летнего героя “в проповедника цинизма” (это по поводу истории, пересказанной Петрушкой, про “дядю Харитона” и терпимость того к измене собственной жены). Платоновский Иванов для Ермилова - “толстокожий” и “грубошерстный”: для того чтобы “прошибить” этого человека, вернуть ему совесть, понадобилась такая страшная сцена, как “жалкие, спотыкающиеся детские фигурки, бегущие вдогонку за “гулящим” отцом”. (Но, значит, все-таки, самого критика эта сцена в рассказе, что называется, проняла или даже “прошибла”! - Отчасти это подтверждается тем, что спустя почти 20 лет Ермилов вынужден был признать свой поступок с рецензированием статьи “ошибочным”.) Особенно же возмутительным для него показалось то, что герой показан как “просто самый обыкновенный, “массовый” человек; недаром ему присвоена такая обиходная, многомиллионная фамилия. Эта фамилия имеет в рассказе демонстративное значение: дескать, именно таковы многие и многие “Ивановы и их семьи””.

Изменив название, Платонов только в этом как бы пошел навстречу пожеланию критика. В целом же, напротив, он в чем-то усилил именно те стороны, за которые его ругали. Вот еще два патетических пуанта статьи Ермилова: “Нет на свете более чистой и здоровой семьи, чем советская семья” (невольно вспоминаются слова Понтия Пилата из второй главы “Мастера и Маргариты”) и еще - “Советский народ дышит чистым воздухом героического ударного труда и созидания во имя великой идеи - коммунизма”. Все дело в том, что воспевания этого в рассказе не было. Описание у Платонова, резюмирует Ермилов, “всегда только по внешней видимости реалистично, - по сути же оно является имитацией конкретности” (но чем же, в конце концов, должно быть художественное описание, если не имитацией конкретности?).

Характерно, пожалуй, изменение формы имени сына Иванова, произошедшее в окончательной редакции, да и само различие того, как называют его в рассказе повествователь, мать и отец: первый раз он назван уменьшительно Петькой - еще заглазно, в отдаленном воспоминании отца, не видевшего детей четыре долгие года и помнившего сына лишь маленьким. Потом, наоборот, отец называет его по-взрослому - Петром (повествователь как бы примеривается, как называть 11-летнего мальчика), при первой встрече с ним, в глаза, отец назовет сына даже по отчеству - Петром Алексеевичем, отчасти в шутку, чтобы показать, что того трудно узнать, потом еще дважды - Петей (тут он вынужден как бы оправдываться перед сыном, о чем будет разговор дальше), но затем сразу же и до конца только - Петрушкой. Кстати, так звали героя и таково было второе название (обычно Платонов писал его в скобках, вслед за основным) рассказа, не опубликованного при жизни, 1943 года, с основным названием - “Страх солдата”.

Мать же в прямой речи везде в “Возвращении” обращается к сыну ласкательно - Петруша. Надо сказать, что в рассказе “Семья Иванова” формы имени Петрушка вообще не было, вместо нее везде - и в обращении отца и матери, и в речи повествователя - только Петруша. Позже, в переработанном варианте, такая ласкательно-уважительная форма делается более значимой, оставаясь только в устах матери: ср. также называние сына Петрушей у патриархальных родителей пушкинского Петра Гринева в “Капитанской дочке”. Обыденно-нейтральным в рассказе Платонов делает имя Петрушка, с которым для русской культуры исходно связаны коннотации высмеивания и даже глумления - в традиции площадного театра и лубка. (Всего в этой форме имя употреблено в рассказе 72 раза.)

10. Тема возвращения в послевоенной литературе (М. В. Исаковский, А. Т. Твардовский, А. П. Платонов).

Характерна для литературы первых послевоенных лет тема возвращения вчерашних воинов к мирному труду. Эта тема была рождена самой жизнью. С фронтов Отечественной войны возвра­щались миллионы людей. Они с воодушевлением включались в творческий труд, боролись за осуществление намеченного партией и правительством. плана восстановления и дальнейшего развития народного хозяйства.

Советский народ горячо взялся за осуществление этого плана. Было восстановлено и вновь построено свыше 6000 промышленных предприятий. Добыча угля и нефти, производство стали и чугуна быстро достигли довоенного уровня.

Обращаясь к современности, писатели создавали произведения о рабочем классе и колхозном крестьянстве, о советской интел­лигенции, о новом типе человека, выросшего и воспитанного в условиях социализма. Созидательный труд становится главной темой многих значительных произведений. Центральное место в них занимает образ человека, вернувшегося с войны. В отличие от буржуазных литераторов, изображавших вчерашнего солда­та и офицера духовно опустошенным, потерявшим веру в счастье, не находящим себе места в мирной жизни, советские писатели рас­сказывали о трудовом пафосе, воодушевлявшем людей, вернув­шихся с войны.

Типичным для первых послевоенных лет является образ демо­билизованного офицера в романе С. Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды». Герой Советского Союза Сергей Тутаринов по возвра­щении из армии становится организатором нового подъема колхоз­ного хозяйства. Это передовой, способный, энергичный работник, увлеченный своим делом. Он сталкивается с председателем рай­исполкома Хохлаковым, потерявшим чувство нового и неспособ­ным возглавить дальнейшее развитие колхозной деревни, с бюро­кратом Хворостянкиным, образ которого дан в сатирических тонах, и с рядом других отрицательных персонажей. Изображение борьбы Тутаринова с этими людьми могло бы привести автора к поста­новке принципиальных вопросов развития послевоенного колхоз­ного хозяйства. Однако они не нашли отражения в романе. В еще большей степени, чем у Е. Мальцева, в романе С. Бабаевского про­блемы колхозного хозяйства ограничены узкими рамками и не находят выхода в общую, сложную, противоречивую послевоен­ную обстановку.

Эти недостатки еще резче проявились в двухтомном романе «Свет над землей» (1949-1950). Здесь герои, уже знакомые чи­тателям по роману «Кавалер Золотой Звезды», превращаются не­редко в схематические «служебные» фигуры, призванные лишь ил­люстрировать те или иные тезисы, и подчас лишены внутреннего, присущего их характерам развития. Автор облегченно изобразил преодоление возникших противоречий, пройдя мимо действитель­ных трудностей, мешавших росту сельского хозяйства.

Подобный отказ от раскрытия противоречий жизни, сглажива­ние трудностей и недостатков были связаны с «теорией бескон­фликтности», получившей распространение в эти годы.

Сторонники этой теории исходили из надуманного положения, будто в социалистическом обществе, в котором нет антагонисти­ческих классов, не существуют и теоретически невозможны ника­кие конфликты, кроме конфликтов «между хорошим и отличным». Отрицание фактов борьбы социалистического общества против еще живучих пережитков прошлого, против недостатков, имеющих ме­сто в действительности, приводило на практике к созданию про­изведений, в которых нарушалась правда жизни, отсутствовали напряженное действие, живые и целеустремленные характеры; ком­позиция таких произведений, лишенных драматического конфлик­та, неизбежно становилась рыхлой и аморфной. Как отмечалось в редакционной статье «Правды» «Преодолеть отставание драма­тургии», в самой советской действительности имеются противоречия и недостатки, происходят конфликты между новым и ста­рым, которые литература, верная правде жизни, должна раскры­вать, поддерживая новое и передовое и беспощадно разоблачая все, что мешает развитию советского общества. В статье указы­валось, что одним из отстающих жанров литературы является сатира, призванная высмеивать отрицательные явления и активно бороться с ними. Однако в этой статье не были вскрыты главные причины, по которым возникали бесконфликтные произведения, и литература избегала говорить о противоречиях. Эти причины стали ясны лишь тогда, когда было покончено с последствиями культа личности.

В связи с теорией бесконфликтности неверное толкование полу­чили проблемы типического и проблема положительного героя.

Представление о том, что типическим может быть только на­иболее распространенное, с одной стороны, а с другой - представ­ление о типическом как о выражении социальной сущности вели к иллюстративности, к игнорированию неповторимой индивидуаль­ности живых человеческих характеров. А тезис, будто наибольшей воспитательной силой обладают так называемые «идеальные» ге­рои, наделенные всеми положительными качествами, наталкивал на конструирование персонажей умозрительных и схематичных, вел к отказу от реалистических традиций Горького и Шолохова, Фа­деева и Островского, Макаренко и Крымова с их живыми и раз­вивающимися героями.

Плодотворному разрешению всех этих вопросов и ликвидации догматизма в теории социалистического реализма способствовала вся атмосфера нашей жизни на новом историческом этапе.

I. Отношение к фашизму в довоенной прозе А. Платонова. Война –

трагедия народа.

II. Русский народ в годы войны.

1. 1. Семен Саввин – герой рассказа «Броня».

2. Образы крестьян, прежде мирных тружеников, ставших

защитниками Отечества.

3. 3. Душевное состояние человека во время боя.

4. Народный характер Великой Отечественной войны в прозе А.

Платонова.

5. Смерть – «необходимое творчество жизни». «Смерть победима… Живое

существо, защищаясь, само становится смертью для враждебной силы,

которая несет ему гибель».

6. Образы гитлеровских воинов в рассказах А. Платонова. Отношение

русского народа к завоевателям.

7. Тема добра и зла в военной прозе А. Платонова.

8. Рассказ «Сержант Шадрин» – история судьбы русского солдата.

9. Возвращение солдата-победителя. Жизнь после войны.

III. Произведения А. Платонова – размышления о главных вопросах

человеческого бытия.

Я бы хотел,

чтобы некоторые мыли,

рожденные войной и долгим

опытом жизни и, может

быть, имеющие общую

важность, не обратились в

забвение вместе с моим

прахом и послужили,

как особого рода

оружие, тому же делу,

которому служил и я. А я

служил и служу делу защиты

нашего общего отчего

крова, называемого

Отчизной, я работаю

всем своим духом… на

оборону живой целости

нашей земли,

которую я полюбил еще

в детстве наивным

чувством, а позже -

осмысленно, как

солдат, который

согласен отдать обратно

жизнь за эту землю,

потому что солдат

понимает: жизнь ему

одолжается Родиной лишь

временно. Вся честь

солдата заключается в

этом понимании; жизнь

человека есть дар,

полученный им от Родины,

и при нужде

следует уметь возвратить

этот дар обратно.

А. Платонов. «Размышления офицера»

Интерес, появившийся сейчас к судьбе и социально-нравственным

исканиям Андрея Платонова, вызван к действительности духовным

состоянием современного общества, переживающего перелом, связанный с

переоценкой нашей истории и преодолением различных деформаций.

Вопросы, которыми мы сегодня задаёмся, задачи, которые мы решаем,

воспоминания, которые нас тревожат, ориентиры, по которым мы стремимся

прогнозировать и строить наше будущее - все это имеет большое значение для

возрождения нашего народа.

Проза А. Платонова проникнута страстным, глубоко сокровенным поиском

«смысла отдельного и общего человеческого существования» в эпоху

интенсивной ломки жизненного уклада и представлений о мире и человеке.

«Как бы человек ни хотел применить свою жизнь, прежде всего ему

необходимо обладание собственной жизнью; если же ею, его жизнью, владеют

другие люди, то есть человек несвободен, то он бессилен не только применить

свои силы с благородной целью, как личность, но и вообще не существует… В

будущем человеке элемент свободы осуществится как высшая и самая

несомненная реальность. Больше того, эта личная свобода будет служить

объединению человечества, ибо свобода – это общественное чувство и она не

может быть применима в эгоистических целях» (А. Платонов. «Карагёз»).

При чтении произведений А. Платонова нельзя не заметить, что он

охватывает весь воссоздаваемый им противоречивый мир прежде всего своим

пониманием, и в этом всепроникающем понимании заключается универсальная и

мудрая человечность художника.

В силу этого обстоятельства создается впечатление, что исторический

процесс в его искусстве носит фатальный характер, однако это ошибочное,

иллюзорное представление. На примере многих его произведений видно, сколь

велика роль человека в текущих делах действительности. С особенной силой

эта роль проявляется в тяжелое и трагическое время, каким является период

Великой Отечественной Войны 1941 – 1945 годов. Как писал Л.Н. Толстой в

своем произведении «Война и мир» о другой Отечественной Войне нашего

война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей

человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга

такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства,

подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств,

которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в

этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на

преступления».

Движущей силой этой агрессии против нашего народа являлся германский

фашизм. А.П. Платонов предчувствовал надвигающуюся угрозу и задолго до

начала Великой Отечественной войны думал о большой антифашистской

литературе, которая обладала бы в своем источнике очень сильным светом,

могущим проникнуть до самого «адова дна» фашистской души, где таятся во

мгле ее будущие дела и намерения. Как художник и мыслитель, он увидел в

европейском фашизме чудовищное извращение смысла жизни, отступление вспять

от идеалов, выработанных многовековыми усилиями мировой культуры.

Цивилизация, какой она предстала в обобщенных картинах рассказа «Мусорный

ветер», являла пример превращения человека в робота с однолинейной

программой на умерщвление действительности, на обрыв творческих социальных

и нравственных связей в обществе и истории: миллионы людей в гитлеровской

империи «могли теперь не работать, а лишь приветствовать: кроме них были

еще сонмы и племена, которые сидели в канцеляриях и письменно, оптически,

музыкально, мысленно, психически утверждали владычество гения-спасителя,

оставаясь сами безмолвными и безымянными». Гармонический человек с его

верой в разум и добро, грезившийся передовым умам XIX века, исчез - процесс

духовного распада порождал усовершенствованных уродов, увлекаемых «мусорным

ветром» милитаризма на суету перед немой силой исторического рока, «смысла

которого суетящиеся не понимают».

«Фашизм… кончится», писал А. Платонов в 30-е годы, «уничтожение…

злодеев является естественным жизненным делом», гитлеровская бездушная

военная машина будет остановлена и уничтожена советским народом, ибо «нигде

нет большего ощущения связи и родства людей между собою, как у нас».

Во время войны, ожидая мобилизации в действующую армию, А.

Платонов несколько месяцев провел в Уфе с семьей, пока не пришел

вызов из Союза писателей на службу в армейской печати. А. Платонов, не

теряя времени, исподволь изучает и накапливает военный материал, встречаясь

с прибывшими с фронта ранеными. Именно здесь, в одном из госпиталей,

писатель знакомится с будущим героем своего первого военного рассказа

«Броня» – обыкновенным моряком Семёном Саввиным, постоянно занятым мыслью

о том, как уберечь родной народ от гибели, а его землю от огня и разорения.

Движимый любовью и состраданием к Отчизне, Саввин, не долечившись,

отправляется с рассказчиком на поиски бумаг с расчетами сверхпрочной брони,

но погибает в неравной схватке с врагом. «Я поцеловал его, - заключает

завещание о несокрушимой броне. Но самое прочное вещество, оберегающее

Россию от смерти, сохраняющее русский народ бессмертным, осталось в умершем

сердце этого человека». Так был открыт художником «новый металл» в

характере сражающегося народа: «твердый и вязкий, упругий и жесткий, чуткий

и вечный, возрождающий сам себя против усилия его разрушить».

Люди, знавшие А. Платонова в то время, вспоминали впоследствии, что во

внешности писателя было что-то от мастерового, рабочего человека, в силу

необходимости ставшего солдатом, чтобы защитить свою родину. Был он мягок и

прост в обращении, умел найти свое слово для каждого – будь то солдат,

генерал, старуха крестьянка или ребенок. Говорил глуховатым, низким

нетерпим к фальши и хвастовству. Цепкий, острый взгляд его насквозь видел

собеседника. Особенно душевно умел Платонов разговаривать с солдатами –

тружениками войны.

Духом крестьянской основательности и домовитости существования и

поведения нашего народа на войне проникнуты и многие рассказы А.

Платонова, герои которых не утратили житейского интереса к обыденному, к

мелочам, к повседневности, ко всему тому, из чего складываются заботы

мирного труженика. Внутри немецкого танка Прохоров («О советском солдате»)

нашел мешочек с семенами сладкого клевера и «решил взять его на родину в

хозяйство»; он же «мог, склонившись на дороге, поднять комок земли и

кинуть его на поле, - чтоб и этот комок тоже мог рожать зерно, а не

растаптываться без пользы в прах ногами». Старослужащий-красноармеец,

расположившийся на ночлег в крестьянских сенях, слышит, как за перегородкой

«тяжко вздыхает, кашляет и чешется боком о сучок в стене» корова –

последняя надежда хозяйки-вдовы, оставшейся с четырьмя детьми («без коровы

ей с детьми погибель» понимает солдат).

В основе такого отношения к «житейской прозе» лежит и вековой труд,

нужда, хозяйский интерес, и особый порядок чувств, бескорыстная великая

любовь к жизни, к созидательным началам в ней. Тяжко вздыхающая в закутке

корова невидимыми узами родства соединяет красноармейца с вдовой-

крестьянкой и её четырьмя детьми; дума об их судьбе будет согревать солдата

в жестоком бою, где его ранит «в грудь насквозь», затем и в госпитале,

выписавшись из которого он на пути в часть зайдёт к вдовице: «Корова её

телушкой отелилась, дети живы и здоровы, сама хозяйка тоже ничего живёт и

видом подобрела… Я поговорил с вдовицей по душам… дети её при мне сиротами

не будут».

Встреча с сухоруким парнишкой («Ветер – хлебопашец»),

приспособившим плуг к мельнице, с тем чтобы ветер помог ему вспахать

хлебную ниву, а потом поднять на ноги немощных деревенских стариков и

малолетних детей, также вселяет в солдата чувство братства нашего

народа: «Он был хлебопашец, а я солдат. Он кормит мир, я берегу его от

смертного врага. Мы с пахарем живем одним делом».

Народ очень скоро обживается на войне, привыкает к ней, и

житейские, обыкновенные интересы совершенно вытесняют в нем чувство

страха: в прифронтовой полосе «крестьянин обкашивает траву на зимний

корм скотине вокруг подбитого «тигра», а его хозяйка вешает на буксирный

крюк «фердинанда» рядно для просушки. Солдат А. Платонова – открывает ли

окоп, расчищает ли реку от валунов для прохода танков – делает все с

таким тщанием и основательностью, как если бы он ставил избу или

корчевал кустарник под новое поле. Война в сознании народа - прежде

всего необходимый труд. Старшина Сычов («Оборона Семидворья») «вел

войну экономически и бережливо», он смотрел на нее как «на хозяйство и

аккуратно считал и записывал труд своей роты по накоплению павшего

врага». «Нам надо и работать и воевать к спеху: небось минута

времени войны народу целый миллион стоит, не считая того,

что и в людях потеря, и на душе тоска…» - говорит

ординарец Лука Семенович из рассказа «На Горынь-реке».

Наряду с трудным освоением жизни, вырабатывающим в людях

терпение, глубокое чувство сообщества и родства, чадолюбие,

уверенность во всепобеждающей силе работы, житейский талант,

глубокое понимание природы, в русском человеке, по А. Платонову,

уживается странная и неразумная любовь к убыточным стихиям -

пожарам, наводнениям, бурям, грозам. Притягательную силу этих

стихий для человека писатель объясняет тайной надеждой людей на

перемену в жизни, их стремлением к свободе и разнообразию, к

полному самовыражению характеров: «Россия обильна людьми, а не

числом их… разнохарактерностью и своеобразием каждого человека… Фома

и Ерема, по сказке, братья, но вся их жизнь занята заботой,

чтобы ни в чем не походить один на другого».

Из природных стихий А. Платонов любил ливневую грозу,

кинжально сверкающие во мраке молнии, сопровождаемые мощными раскатами

грома. Классические образцы мятежной пейзажной живописи представил он

в рассказах «Июльская гроза» и «В прекрасном и

яростном мире». После очистительно действующей ливневой грозы, в

ярости смывающей бесплодный прах пыли с деревьев, трав, дорог и

церковных куполов, мир представал обновленным, торжественным и

величественным, словно заново возвращалось в него лучшее из

утраченного от сотворения света. По образной пластике и эмоциональному

накалу в прозе А. Платонова трудно найти другие картины природы,

которые превосходили бы его же описание грозы. Жалящие мрак лезвия

молний с наплывающими на темноту громовыми разломами - состояние,

отвечающее внутреннему укладу писателя, его пониманию исторического

процесса, очищающегося от скверны в яростных мгновениях

действительности, в которых истребляется зло и увеличивается накопление

добра в мире: «…неправедно погубленное и погибшее обязательно вновь

возникнет на свете и возникнет в более совершенной и прекрасной

форме, чем существовало прежде» («Житель родного города»).

«Природа встревожилась до ярости, и теперь она метала

молнии сверху вниз и параллельно земле, словно ища себе исхода и

не находя его. Канонаду нашей артиллерии умножало небо громом

грозы, и общее их грохотанье повторялось откликами волнообразной

родины. Свет молний и пушечного огня, скрежещущий и раскатывающийся

рев канонады и грома, и мрак ливня, озаряемый лишь магическими

вспышками человеческой и небесной ярости, создавали впечатление, что за

гранью нашей победы нас ожидает волшебная судьба, возвышенная и мощная

в материальной силе» («Бой в грозу»).

Разнообразие характеров, составляющих нацию, воспитывает в

народе отношение к отдельному человеку как к тайне, чуду, к

единственности и неповторимости его личности, отношение опять же

терпеливое, понимающее, незлобивое, умеющее прощать, уживаться с

непохожим, обращать эту непохожесть в строительный материал для

собственной души. К прелести человека, как и к тайне природной

стихии, свободной в своем движении, нельзя привыкнуть или стать

равнодушным, а живое чувство сопричастности действительности всегда

сопровождается созиданием человеческого в человеке. «К войне, раз уж

она случилась, русский человек относится не со страхом, а тоже со

страстным чувством заинтересованности, стремясь обратить ее

катастрофическую силу в творческую энергию для преобразования своей

мучительной судьбы, как было в прошлую войну или для сокрушения

всемирно-исторического зла фашизма, как происходит дело в нынешнюю

А. Платонов понимал: советский человек не сразу сделался

воином, и солдат, защитник Отечества, родился в нем не тогда, когда

он взял в руки оружие, а значительно раньше.

Более того: война в прозе А. Платонова - непосредственная,

прямая выработка социально-нравственной истины для всего

человечества, а подвиг и смерть во имя народа и его идеалов -

прозрение тайны и смысла человеческого существования, высшее

творчество счастья и жизни.

В рассказе «Одухотворённые люди» А. Платонов очень точно показал

душевное состояние человека во время боя. Это и подсознательное чувство

опасности, и воспоминание о матери, в то время когда смерть ходит рядом.

«Он пал вниз лицом, послушный мгновенному побуждению, тому острому

чувству опасности, от которого глаз смежается прежде, чем в него попала

игла. Он и сам не понял вначале, отчего он вдруг приник к земле, но, когда

смерть стала напевать над ним долгою очередью пуль, он вспомнил мать,

родившую его. Это она, полюбив своего сына, вместе с жизнью подарила ему

тайное свойство хранить себя от смерти, действующее быстрее помышления,

потому что она любила его и готовила его в своем чреве для вечной жизни,

так велика была ее любовь».

Так устроен человек, что без мыслей о будущем ему трудно жить в

настоящем.

«Наутро снова будет бой. Одинцов ожидал его с желанием: всё равно нет

жизни сейчас на свете и надо защитить добрую правду русского народа

нерушимой силой солдата. «Правда у нас, - размышлял краснофлотец над

спящими товарищами. – Нам трудно, у нас болит душа…Правда есть, и она

записана у нас в книгах, она останется, хотя бы мы все умерли. А этот

бледный огонь врага на небе и вся фашистская сила – это наш страшный сон. В

нём многие помрут, не очнувшись, но человечество проснётся, и будет опять

облаками на небе, будут города и деревни, люди будут опять простыми, и душа

их станет полной…»

И Одинцову представилась вдруг пустая душа в живом, движущемся

мертвяке, и этот мертвяк сначала убивает всех живущих, а потом теряет

самого себя, потому что ему нет смысла для существования и он не понимает,

что это такое, он пребывает в постоянном ожесточенном беспокойстве».

Война и смерть идут рядом. Никто не хочет умирать, но уж если этого не

миновать, нужно встретить смерть достойно.

«Фильченко представлял себе родину как поле, где растут люди, похожие

на разноцветные цветы, и нет среди них ни одного, в точности похожего на

другой; поэтому он не мог ни понять смерти, ни примириться с ней. Смерть

всегда уничтожает то, что лишь однажды существует, чего не было никогда и

не повторится во веки веков. И скорбь о погибшем человеке не может быть

утешена. Ради того он и стоял здесь – ради того, чтобы остановить смерть,

чтобы люди не узнали неутешимого горя. Но он не знал еще, он не испытал,

как нужно встретить и пережить смерть самому, как нужно умереть, чтобы сама

смерть обессилела, встретив его…»

И вот для оставшихся в строю краснофлотцев Паршина, Одинцова и их

командира Фильченко настал тот момент боя, когда человек во имя великой

цели переходит в своей душе границу восприятия мира.

В рассказе «Одухотворенные люди» события происходят под Севастополем,

в горький начальный период войны, когда враг силен, у него много техники.

Современники А. Платонова, грудью защитившие нашу страну от врага, поняли

«одухотворенный» человек, в невыносимо трудных ситуациях боя отключает свой

инстинкт самосохранения и силой своего духа побеждает врага.

А. Дейнека "Оборона Севастополя"

«…Танк уже сполз с насыпи, и Фильченко близко от себя

увидел живое, жаркое тело сокрушающего мучителя, и так мало нужно

было сделать, чтобы его не было, чтобы смести с лица земли в

смерть это унылое железо, давящее душу и кости людей. Здесь одним

движением можно было решить, чему быть на земле - смыслу и счастью

жизни или вечному отчаянию. Разлуке и погибели.

И тогда в своей свободной силе и в яростном восторге

дрогнуло сердце Николая Фильченко. Перед ним, возле него было его

счастье и его высшая жизнь, и он ее сейчас жадно и страстно

переживает, припав к земле в слезах радости, потому что сама гнетущая

смерть сейчас остановится на его теле и падет в бессилии на землю

по воле одного его сердца. И с него, быть может, начнется освобождение

мирного человечества, чувство к которому в нем рождено любовью

матери… Перед ним была его жизненная простая судьба, и Николаю

Фильченко было хорошо, что она столь легко ложится на его душу,

согласную умереть и требующую смерти, как жизни» («Одухотворенные

Книга А. Платонова «Одухотворенные люди», оказавшаяся в

солдатском эшелоне, пошла по рукам - к минометчикам, артиллеристам,

хозвзводу, саперам, санитарам. Замасленная, зачитанная до дыр, с

подпаленными страницами, она не скоро вернулась к своему хозяину.

Сержант, принесший книгу ее законному владельцу, поражался: «…Откуда

он все это так доподлинно знает…»

именно так, а не иначе.

Народный характер Отечественной войны определяется

в прозе А. Платонова главным образом естественным

восстанием всей русской истории, союза многих поколений

против фашизма - в великой битве с врагом защищались от

уничтожения исконное русское правдоискательство, традиционный

национальный дух, который «имеет интегральное

значение», потому что он «объединяет каждого человека с его

народом напрямую, объединяет с живыми и умершими

поколениями его Родины» («Размышления офицера»).

В военных рассказах дума о сражающемся народе как о

кровном сообществе живых с павшими и отошедшими в

прошлое поколениями с особенной силой владеет душой и

сердцем писателя. А. Платонов выражает эту думу не только

публицистически, что само по себе нетрудно, но стремится воплотить

ее в образах, сделать реальной, осязаемо силой в борьбе с

фашизмом. В этом неповторимое своеобразие прозы А.

Платонова военных лет, объясняющее ее странность, ее высокие

достоинства и вместе с тем необходимые издержки: в попытках

пробиться сквозь очевидное, временное и подверженное смерти, к

духовному и вечному, к непобедимой субстанции народного существования

художник порой «интегрировал» конкретных людей до вечного русского

человека, до чистого духа, до того главного, что уже не является

индивидуальным, а составляет нацию в ее стремлении к правде, красоте

и истине.

Задача, которую поставил перед собой А. Платонов,

Показать характер советского человека в Отечественной

войне как итог многовековой работы народа и в то же время

укоренить его в истории - не из легких. Ее выполнение требовало

мирного, спокойного времени и неторопливого эпоса. Но А. Платонов

не оставил решения «на потом», он ясно понимал: победа в войне

обеспечивается не только прочным металлом и истребительной

мощью оружия, но и духовным состоянием солдата, его

ощущением кровной связи поколений, доверивших ему свое будущее.

Фраза «человек отдает себя народу» для А. Платонова не

метафора, а точная, конкретная мысль, которая несет в себе еще и

ту истину, что отданное народу хранится тем свято и бережно. Умирающий

от ран подполковник («Размышления офицера») спрашивает своего

ординарца: «А еще что вышло из меня? Кровь - пустяк, еще

что вышло из меня, изнутри?» - «Боле ничего, товарищ

подполковник, что может быть такого, что из человека выходит…» -

«Нет, врешь… из меня важное вышло, главное… вышло: чем я жил, чем

держался, а теперь я весь пустой, дешевый стал…»

Дедушка Тишка («Рассказ о мертвом старике»), маленький и

сердитый, в одиночку «окоротил» всего немца у деревни

Отцовы Вершки, потому что «тут, на деревне, прошла вся его

жизнь, тут, на погосте, лежали в земле его родители, и тут же

он сам схоронил когда-то своих умерших детей, и младенцев и

взрослых». Почувствовав, что жизнь покидает его,

Тишка опустился на колени, повернулся лицом к деревенским

избам, поклонился им до земли на прощание: «Ну, теперь ты без

меня один живи, добрый и умный! Я тебе больше не помощник! -

вслух сказал дедушка Тишка, обращаясь к тому человеку, которого

он любил и которого никогда не видел».

А. Платонову важно показать историю на примере отдельного

человека, отобразить отдельную судьбу, выпадающую из жизненного

обращения и вновь возрождающуюся к действительности в другом, новом

человеческом существе, ради которого, продолжая дело своих

предков, и хотел принять смерть от врага то же старик Тишка,

поклонившийся напоследок всему прошедшему, что взрастило и воспитало

его, и благословивший на жизнь далекого человека, «доброго и

умного», которого он любил в своем сердце постоянно, но которого

«никогда не видел».

А. Платонов стремился раскрыть в образах сам процесс

духовного обмена между поколениями и движение истории; и то и

другое входило в его понимание народа как постоянно

саморазвивающейся и самосохраняющейся целостности, схваченной кровным

родством и общностью идеалов через матерей, отцов, дедов, детей,

внуков, правнуков… И то обстоятельство, что девятилетний карапуз из

рассказа «Дед солдат» легкой железной тяпкой разрушает мощную

плотину водоема, чтобы преградить путь вражеским танкам, а его дед

в это время, зайдя с тылу, «пополам перешибает немца», является

для А. Платонова высшей гарантией ненапрасности и осмысленности

исторического существования народа. В «Обороне Семидворья» шестеро

погибших солдат, не преданных земле по приказу лейтенанта Агеева,

стоят в полный рост в узкой траншее вместе с живыми воинами и

«продолжают бой» с противником. Прошлое и будущее, «живое» и

«мертвое» активно участвуют в жизненном процессе, образуя, через

самовосстановление обрываемых войной связей, «поле» истории. А.

Платонов необычайно чутко чувствует ситуацию необходимого обрыва в

созидании действительности, момент равностояния между жизнью и смертью,

«ничейную территорию» будущего, на которой должен решиться вопрос,

чему существовать на земле - смыслу и счастью или хаосу и отчаянию.

В рассказе «Штурм лабиринта» артиллерийский полк

готовится к взятию небольшого немецкого городка. Городок старый,

со сложными подземными коммуникациями, в которых укрылись

гитлеровские подразделения с танками, пушками, минометами, - совершенно

нельзя понять, где проходит линия обороны противника, какими

средствами враг располагает, как он может маневрировать в ходе

операции, сколько у него выходов из подземного, мощно укрепленного

лабиринта. Бакланов, командир артиллерийского полка, наводит справки

об истории немецкого города, о плане его глубинных сообщений и т.п.

Идет целое историко-архитектурное научное изыскание. Время от

времени Бакланов отрывается от документов, схем, карт и, для

умственной разрядки, обращается к своему ординарцу Елисею Копцову,

самодеятельному поэту, который на всякий расчет из цифири, не

теряясь, находит с виду шутейный, но очень глубокий и

серьезный ответ. Числовые образы Копцова распространились среди

бойцов под именем «Слово Елисея»: «Что есть два?… Два есть

семья: боец Елисей, да жена его Дарья, Дарья

Матвеевна любезная моя»; «один есть я, боец Копцов, и солнце одно,

и в полку один - полковой командир»; «сто есть жизнь, век

человека! Сто годов деды наши живали и нам завещали». В

побасенках ординарца много народной мудрости, они тоже участвуют в

выработке плана операции по захвату городка, постоянно корректируя

расчеты живыми образами Родины.

Артиллерийский полковник Кузьмин, сбитый с толку блуждающим

огнем противника и его маневренностью под землей, войдя в блиндаж,

« - Елисей, что есть сорок и что есть ничто?

Сорок, товарищ гвардии полковник, есть сумма от

сложения ручьев, протоков и речек, что перешел с боем, а

также и спокойно наш полк в прусской земле, - сообщил

Точно, - вспомнил полковник Бакланов.

А ничто есть пространство меж нами и противником.

Вот что ничто.

В этом ничто вся сумма – то и содержится, где вычитают

нашего брата солдата, - улыбнулся полковник Кузьмин».

Конечно, пройденный полком путь больше, чем «ничто», но

именно на «нулевой полосе» должна сомкнуться разорванная «цепь»

жизненного развития, схлестнуться жизнь со смертью. Подобно тому

как прошлое и будущее сопутствуют народу в его исторической судьбе,

так и смерть с жизнью сопровождают отдельного человека на его

пути. Человек даже в мирное время много раз находится близко к

смерти, солдат постоянно служит при ней, но и тот и другой, порой

не сознавая этого, отводят смерть от себя на будущее. И поэтому

смерти, показывал Платонов, если ею окуплено праведное дело - в

высшем понимании и последнем выводе, - не существует; она есть

необходимое творчество жизни, самая жизнь в ее естественно

понятом стремлении, такая же неизбежная, как возрожденческое падение

достигнувшего абсолютной зрелости плода или отмирание зерна в

почве, «почувствовавшего способность» дальнейшей жизни. «Смерть

победима, - писал А. Платонов, - потому что живое существо,

защищаясь, само становится смертью для той враждебной силы, которая

несет ему гибель. И это высшее мгновение жизни, когда оно

соединяется со смертью, чтобы преодолеть ее, обычно не запоминается,

хотя этот миг является чистой, одухотворенной радостью»; «принять

на себя удар смерти, направленный в народ, - этого

достаточно, чтобы быть счастливым и в огне».

Народ в целом, считал Платонов, также не однажды

подстерегает участь рабства или опасность стать исключительным

достоянием книжной истории - строительство социальной истины народом

не может питаться ни бесхребетным, парализующим общество добром,

ни жестокой волей, вытравляющей из общества душу; народ должен

созидать себя по исторической необходимости, складывающейся из его

жизни в человечестве. Кирей («Сампо»), возвратившись в деревню

Добрая Пожва, не застал в ней ни одного жителя, его встретили

«одно водяное колесо… и мертвое железное тело электрической

машины», и тогда он подумал, что одного добра мало для жизни:

«добрая жизнь податлива на смерть, как видно стало на войне», и

решил «сработать своими руками самое важное и неизвестное: добрую

силу, размалывающую сразу в прах всякое зло».

Рассказы А. Платонова не дают представления о

событийной хронике войны, но по ним можно судить наверное о том, что

происходило «внутри» врага и «внутри» советского народа; почему один

солдат сражался после ожесточеннейших боев под Москвой с постоянно

обновляющейся духовной свежестью, а другой, поработив пол-Европы и

легко дойдя до столицы чужой страны, повел войну «с прогрессирующим

истощением физических и моральных сил».

Война, как сшибка огня и металла, мало интересовала А.

Платонова. Его увлекали не столько оперативные дела армии и

фронта, сколько люди. Он впитывал все, что видел и слышал, глазами

художника. Война для А. Платонова, даже с ее профессиональной

стороны, связанной с планированием операций, использованием техники -

свободная реализация народного таланта, все та же крестьянская и

рабочая умелость делать все своими руками. «Во всякой работе для

солдата есть воспоминание о мирной жизни, и поэтому он трудится со

старанием и чувством любви, словно пишет домой письмо» («На Горынь-

Гитлеровского воина А. Платонов знал не понаслышке – писатель

участвовал в наступательных боях наших войск, попадал под бомбежки,

присутствовал на допросах перебежчиков, пленных солдат и офицеров,

постоянно интересовался народным мнением о завоевателе. Мать

(«Пустодушие») на вопрос малолетнего сына: «…А какие фашисты?»-

отвечает: «Немцы… они пустодушные… Они за свои грехи чужую кровь

проливают, оттого и пустодушные». – «А мы какие?» – узнавал ребенок. «А

мы – нет. Мы сами свою кровь проливаем и сами свое горе терпим.

Мы, когда грешны, свой грех на другого не валим».

Что стоит за поступками врага? - значение этих «данных»

писатель ценил наравне с донесениями разведки о тактических и

оперативных намерениях противника. Он живо интересовался семейной

перепиской немцев, если таковая попадала в наши руки, в письмах ему

открывались и «самочувствие» немецкого фронта и тыла, и житейские планы

и желания немецких матерей, жен, детей на «после окончания войны», и

другие обыкновенные мелочи, которыми так богато мирное время. Но самое

важное, конечно, - как сами немцы понимают собственное положение и главным

образом - мирные, тыловые, особенно после ощутимых ударов по захватчику на

Восточном фронте зимой 1944 года. Гитлеровский солдат еще пытается

сохранять внешнюю «форму», он еще сильный, как говорят советские бойцы в

рассказе «Три солдата», но уже не в состоянии держать фронта.

« - Веры у них не стало. А без веры солдат как

былинка, - он умереть еще может, а одолеть ему неприятеля уже трудно

бывает... А что смерть без дела?

Была же у них вера...

Была, конечно. А теперь об нас истерлась...

Теперь томиться немцы стали».

Анализируя подлинные письма из Германии («Внутри

немца»), адресованные гитлеровским солдатам на Восточный фронт и полные

недоуменных вопросов: почему фронт сломлен, отчего все лучшее от нас

уходит, А. Платонов не без основания замечает, что в самих вопросах,

поставленных таким образом, содержится и ответ на них, что эти вопросы

свидетельствуют уже о психологической глубине заблуждения мирного немца, у

которого настоящая историческая вера и реальное понимание социальной истины

методически вытравлены и подменены привычкой жить отвлеченной жизнью. «Это

имеет для немцев огромные, трагические последствия», - пишет А.

Платонов. Без правильно понятого будущего «не только нельзя спастись, но

даже невозможно перед смертью придумать в утешение какой-либо «сон

золотой», последний эффектный обман уцелевших еще остатков народа».

В исследование психологии фашизма, а ею писатель

занимается прямо или косвенно во всех военных произведениях, А. Платонов

вложил многое из своего духовного опыта.

Творческий путь художника в своей психологической

основе, в вопросах, которыми он всю жизнь занимался, в характерах, к

которым он тяготел, в столкновениях и коллизиях, которые его привлекали,

как бы заново был повторен в прозе военных лет во всей своей

протяженности.

В рассказе «Пустодушие» прозаик называет «чистый разум» и

его «критику» интеллектуальным идиотизмом, в публицистической статье-

обзоре «Среди немца» он сравнивает гитлеровскую властвующую клику

со средневековыми алхимиками, пытавшимися добыть золото и эликсир

жизни из дешевых подручных средств или освободить солнце из огурца.

В идее «фюрера» о подчинении западной культуры организующей воле

техники А. Платонов видит верх безумия и самоуничтожения – это все

равно, отвечает он, что палить из винтовки, стреляющей себе в затвор.

« Ясно… - говорит А. Платонов, тут мы имеем дело с новым

средством обмана своего народа (мы, дескать, скоро откуем такой

меч, которым нам удастся все же обезглавить мир и завоевать его, -

потерпите только, немцы, еще немного), но, кроме того», это само по себе

«является доказательством идиотизма фашистских идеологических деятелей и

выражением их презрения к немцам, как народу дураков». Наука и техника,

по А. Платонову, могут свершить «чудо», но только в сотрудничестве

со всем прогрессивным миром, а не вопреки ему, не в одиночестве и не

«впереди прогресса».

Фашизм, по А. Платонову, обречен с самого начала именно потому,

что пренебрег мудростью истории, которая начала уничтожать его с

тыла, и, уже смертельно раненный, он начал кое о чем догадываться: все

лучшее от немцев уходит.

Проза А. Платонова затрагивала самые сокровенные чувства и

мысли человека на войне, те, до которых человек неминуемо доходит

самостоятельно в грозных обстоятельствах и которые служат ему

одновременно и утешением в судьбе, и надеждой, и правом поступать

именно так, а не иначе.

А. Платонов действительно странен, фантастичен, как угодно

можно сказать, но он жертвует реальным ради безукоризненно точной

правды нравственной и психологической.

В самом деле, в рассказе «Неодушевленный враг» советский

солдат и гитлеровец оказывается рядом, засыпанные толстым слоем

земли. Безоружные противники обживаются там, словно в землянке, мало

того: еще и ведут длинный разговор на русском языке. Рудольф Вальц,

в частности, владеет не просто русским литературным языком, но говорит

на особом платоновском наречии. Для писателя в данном случае не

существует ни языковой преграды, ни вопроса о том, каким образом можно

под неслежалой, сыпучей землей сделать изнутри нечто вроде

микропространства, чтобы видеть всего немца и оценить его физические

возможности, вдобавок ко всему, не напрягаясь, говорить там, где

открывать рот уже проблематично. Но то, что знает каждый, - не дело

искусства. А. Платонову важно показать - без оружия и элементарного

применения физической силы – нравственный поединок двух миров. И эта

словесная схватка телесно тщедушного и изнуренного бойца с упитанным

фашистом совершенно уничтожает, деморализует последнего. Исход борьбы

(рассказ ведется от первого лица) выявлен чисто по-платоновски: «Немец

вдруг обнял меня и попросил, чтоб я умер».

В военной прозе А. Платонова изменилось качество добра, не в

том, конечно, примитивном смысле, что добро должно быть «с кулаками», а в

новом, более точном понимании писателем «элементов» терпения и страдания

как огромной внутренней силы и нравственного достоинства человека. А.

Платонов очень близко подошел к психологической сердцевине

подвижничества, подвига, бесстрашно сняв с этих явлений покров ложно -

героического пустословия.

В годы войны он особенно много размышлял о страдании и смерти

– к этому предрасполагало и народное горе, и обстоятельства личной судьбы.

А. Платонов с женой и сыном. 1942 г.

На войне А. Платонов несколько раз попадал в трудные фронтовые

переделки, похоронил сына, тестя (тот умер в блокадном Ленинграде), потерял

из поля зрения отца (семидесятидвухлетнего старика оккупанты увели из

Воронежа в неволю, он отыскался уже после войны в Бессарабии).

А. Платонов с женой.

Факсимиле

письма А. Платонова

«…Я сделал здесь на войне столь

важные выводы из… смерти»… «Любовь, смерть и душа – явления совершенно

торжественные…» Что же такое подвиг – смерть на войне, как не высшее

проявление любви к своему народу, завещанной нам в духовное наследство?

Какой смысл в подвижничестве без терпения и страдания? Мужество тем

выше, чем глубже горе – одного без другого не бывает…

Крестьянка развешивает детские пеленки на стволе пушки подбитого

«фердинанда»; старик, словно бессмертный, деловито косит рожь на

заминированном поле. Это ведь не случайно А. Платонов заметил –

здесь не упоение и наслаждение страданием, обессиливающим человека, здесь

нечто другое: обыденное - на уровне естества – мужество, умение жить

всякой жизнью как обыкновенной. Случаются катастрофы, которые нельзя

победить сразу, но которые можно превозмочь терпением и страданием…

Терпение и труд все перетрут, народом не праздно сказано.

Именно присутствием таких качеств в доброй душе народа -

трудолюбия и терпения, помноженных на чувство народной правды, и

объясняет А. Платонов нашу победу в Великой Отечественной войне.

В рассказе «Сержант Шадрин» А. Платонов, по его словам, изложил

историю лишь одного нашего молодого человека, нашего воина, - не одного из

самых лучших, но среднего из сотен тысяч таких же прекрасных молодых наших

воинов. «Он и до войны уже был тружеником и принял войну как высший и самый

необходимый труд, превратив его в непрерывный, почти четырехлетний

подвиг…Сейчас уже не может вспомнить Шадрин, сколько тысяч верст прошли его

молодые ноги, и как в сновидении встают в его воображении сотни деревень,

поселков и городов, малых, больших и великих, за каждый из которых был бой,

за каждый из которых пали, уснув вечным сном, близкие товарищи. И сколько

горя пришлось пережить Шадрину, навсегда расставаясь с погибшими друзьями,

сколько раз дрожало его сердце, когда он всматривался в последнюю минуту в

дорогое утихшее лицо друга перед вечной разлукой с ним! Он не знал, как

могло вместиться столь много чувства и памяти в одно солдатское сердце…

снова был бой. Сутки непрерывно дрался Шадрин на Эльбе, но это был уже

последний бой войны. После боя Шадрин умылся в Эльбе, лег на землю и

посмотрел на небо. Ясность неба и его бесконечность были родственны его

душе. «Все! – сказал вслух Шадрин. – Свети теперь солнце, а ночью –

звезды!» - и уснул». Текст и стиль повествования в этом рассказе напоминают

старые русские былины о чудо-богатырях, спасших родину от врага. Этот

молодой солдат «совершил то, чего никто еще не совершал; велика его душа;

благородно его дело и прекрасна его молодость, вся исполненная подвига». В

конце рассказа А. Платонов делает обобщающий вывод о неразрывной связи

нашей армии с народом: «Но пожизненно останется в душе Шадрина чувство

вечной, кровной связи с армией, ставшей для него семьей, домом и школой за

годы войны. Пожизненно долг и честь останутся законом его сердца и

поведения, и пожизненно он будет тружеником – на хлебной ли ниве, в

мастерской завода или в солдатском строю, - потому что он воспитан в

подвиге, а подвиг есть высший труд, тот труд, который оберегает народ от

смерти. И этот новый труд солдата подобен жертве матери, рождающей народ. И

так же у нас священно существо солдата, как священна мать».

Одна из самых излюбленных тем А. Платонова – «возвращение». Она

всегда насыщена большим психологическим содержанием: это не столько

возвращение к исходной точке жизни (дому, родине, детству), сколько к себе,

своей подлинной сущности, с которой вдруг снимаются наслоения прожитых лет,

но сохраняется опыт человеческой зрелости.

Один из рассказов недаром так и назван – «Возвращение». В нем

господствуют два мотива, которым суждено было стать очень популярными в

литературе о войне: «дом» и «дорога». С «домом» и «дорогой» связаны

жизненные ощущения героя, каждый из мотивов освещен женским образом.

Тревожная жизнь живет в душе Иванова, вернувшегося к семье, им забыто

давнее, довоенное, а недавнее не изжито, существует как «норма», как мерило

сегодняшнего. Уже поэтому его возвращение чревато драмой.

Капитан Иванов устыдится своего равнодушия к

двенадцатилетнему сыну Петрушке «от сознания того, что Петрушка

нуждался в любви и заботе сильнее других», а у него не находилось

любви и заботы на такого человека, угрюмого в деловитости и серьезности,

даже наводящего подспудный страх своим умением держать в черном теле и

мать, и сестренку. Какая-то внутренняя преграда мешает Иванову не

только понять Петрушку, но и жену, Любовь Васильевну, и неожиданно

заплакавшую на его руках дочку.

А. П. и С. П. Ткачевы. Снова жизнь. Фрагмент. 1983 – 1985 гг.

Иванов, отвыкший на фронте ото всего, что не относилось к

его непосредственному воинскому долгу, не может осознать, какая большая

жизнь прожита Петрушкой, - ведь за его характером скрывается целая

законченная человеческая судьба, пройденная за четыре года.

В упоении победным боем Иванов как-то уж слишком оторвался от

тыла, перестал его ощущать в безостановочном наступлении за

ненадобностью, обособился в своей «непогрешимости», уверился в мысли,

что именно его дело и было всей жизнью. Маленькая частица жизни,

Иванов присваивает себе исключительное право судить о жизни, лишая

этого права других. И сколь несостоятельным вдруг оказывается он в

своих завышенных притязаниях после слов Петрушки: «У нас дело есть,

жить надо, а вы ругаетесь, как глупые какие…»

В нравственном непрямом споре с Петрушкой Иванов очень

проигрывает – сын заботится о целостности семьи, отец настаивает на

своей мнимой непогрешимости и своем ложном праве, и он знает это,

чувствует также и превосходство Петрушки, и оттого с новой силой на него

накатывает гордыня, граничащая уже с капризом. И внезапное решение

порвать с семьей – Платонов здесь удивительно проницательный психолог –

если прикинуть, поостыв, на разум, эта невольная выходка должна ему

самому, Иванову, сказать, что и он, тертый солдат, не лишен внезапной

минутной слабости. Но полное прозрение поразит Иванова в вагоне поезда,

когда он увидит бегущих за ним детей – совесть, страх и сознание вины за

дальнейшую судьбу семьи заговорят в нем одновременно: «Он увидел

вдруг все, что знал прежде, гораздо точнее и действительней. Прежде он

чувствовал жизнь через преграду самолюбия и собственного интереса, а

теперь коснулся ее обнажившимся сердцем».

Платонов сталкивает два возвращения Иванова: в начале рассказа и в конце

его. Сердечная оглушенность – следствие войны изживается героем в

результате сильного душевного потрясения, изживается навсегда.

Война, как со всей очевидностью прояснились размеры этого горя

после ее окончания, не только воедино собирала народ в борьбе с

врагом, но и бестрепетно, жестоко разрушала «достоверное счастье»,

порождая в большом количестве сирот, вдов, мужчин-одиночек, - будущее

народа, судьба детей в послевоенном мире становилась естественной

проблемой, такой же жгучей и необходимой, как восстановление крова над

головой, возрождение запущенного поля и пуск разрушенного завода.

За три года и два месяца спецкорства на фронтах А. Платонов

написал большое количество очерков и рассказов.

А. Платонов. «Рассказы о родине». 1943 г.

Он активно печатался, кроме газет «Красная звезда» и «Труд», в

журналах «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Дружные ребята»,

«Красноармеец», «Краснофлотец», «30 дней».

Несколько раз выходили отдельными книжками его рассказы

«Одухотворенные люди» и «Броня», в войну увидели свет сборники

рассказов «Под небесами Родины» (1942), «Рассказы о Родине» (1943),

«Броня» (1943), «В сторону заката солнца» (1945). Это было трудно

добытое количество, цельное и неделимое по качественному образованию,

потому что писатель руководствовался в постижении войны не географией,

не эффектным случаем или событием, а извлекал «философию» народного

существования на войне из обыденного, бросового и для иного журналиста

невыигрышного и неинтересного материала – из тяжкой повседневности

фронта и тыла, которая под пером художника обретала возвышенный, священный

характер.

Написанное А. Платоновым во время войны - прежде всего

свидетельство этического поведения художника в ситуации смертельной

схватки двух непримиримых миров – своей прозой он работал исключительно и

только на победу, пренебрегая сермяжной бытовой правдой, неизбежно

сопутствующей крупным общественным потрясением, и всем тем, что

расслабляюще действует на человека, уводит его от главного, лишает

крепкой нравственной основы. Он работал на победу так же (в смысле

понимания и чувствования общенациональной и общечеловеческой задачи), как

это делал испокон веку народный героический эпос, интегрирующий русский

люд до бессмертного богатыря, тяжелая поступь коня которого эхом

отдавалась и в прошлом, и в будущем.

Предельно экономя на слове, А. Платонов достигал необычайной

глубины в мыслях, непрерывно питая душу и сознание сражающегося

советского человека той простой, древней и великой истиной, что его

дело правое – к нему взывает грядущее и взыскует прошедшее: жизнь –

закон, и смерть его только подтверждает, а не отрицает; дух вечен, и

бренность тела это доказывает; народ неуничтожим, если во имя него

сознательно погибает отдельный человек; зло бессильно, ибо ему

приходится прибегать к уничтожению добра…

А. Платонов стремился материализировать в

рассказах духовные понятия, спасительная ценность которых никогда не

подвергалась сомнению, самую форму художественных произведений он

использовал для проповеди немногих, основных, бесспорных истин, издревле

сопутствующих человеку в его нелегком историческом пути, - истин,

постоянно освежаемых историей и людскими судьбами.

Открытие А. Платоновым очевидного

А. Платонов. 1944 г. оценили, однако,

немногие (А. Толстой,

Н. Тихонов): одни усматривали в рассказах писателя

мистику; другие находили в них примитивные представления художника о

смерти, подвиге и смысле жизни. Вл. Лебедев в статье «Литературные

выкрутасы» заявлял: «Вместо того, чтобы писать правду жизни, он

сочиняет нелепых, несуществующих людей, навязывает им полумифические,

кликушеские мыслишки, искажая этим облик людей нашей Родины». «Герои

А. Платонова… отрицают смерть не в том смысле, что они, как и все люди,

не хотят смерти и, понимая ее разумом, не принимают, не верят в нее

чувством. И не в том высоком смысле, что дело жизни, за которое умирает

человек, преодолевает и самую смерть, делает ее оправданной в своей

необходимости, хоть и трагической, неизбежностью. Нет. Герои А.

Платонова отрицают смерть буквально».

Под сомнение ставилось главное – патриотический характер

написанного А. Платоновым.

К сожалению, подобные упреки имеют живучесть сорняка. Но,

тем не менее, идеи А. Платонова – все то, от чего он освобождался и чему

поклонялся, - поверялись войной, последним испытанием, и художник вышел из

огня победителем. Весь его творческий путь, не исключая и заблуждений на

нем, будучи воспринятым через войну, являет собой редкий образец

думы о главных вопросах человеческого бытия, думы, в которой нет ничего

случайного или мелочного, - писатель все время держался генерального

нерва эпохи, чутко ощущая оголенные болевые точки в жизни человечества

первой половины нашего столетия. Своим искусством он столь естественно,

органично и прямо вмешался во второй смертельный конфликт ХХ века, как

если бы был рожден для того, чтобы отвести мир от великой опасности,

вложив в руки правого грозный духовный меч, которым не обладал

противник, надеявшийся на прочность металла и убойную силу пушки.

Знамя Победы

Е. Халдей

Берлин. Май

Первая потребность души – память и справедливость. Этой глубокой

потребности человеческого сердца и служат произведения великого А.

Платонова, художника, обратившегося к нам – после всех народных жертв и

страданий - с мужественным призывом «суметь жить… той высшей жизнью,

которую нам безмолвно завещали мёртвые; и тогда, ради их вечной памяти,

надо исполнить все их надежды на земле, чтобы их воля осуществилась и

сердце их, перестав дышать, не было обмануто. Мёртвым некому довериться,

кроме живых, - и нам надо так жить теперь, чтобы смерть наших людей была

оправдана счастливой и свободной судьбой нашего народа и тем была взыскана

их гибель».

Список литературы

1. Платонов А. Потомки солнца: Повести и рассказы. М.:

Советский писатель. Составитель М. А. Платонова. 1974.

2. Платонов А. У человеческого сердца: Рассказы. М.: Детская

литература. Вступительная статья Е. Краснощековой. 1981.

3. Платонов А. Ювенильное море: Повести, рассказы, публицистика,

пьеса. М.: Центрально-Черноземное книжное издательство. 1988.

4. Подаревский Э. Одухотворение // Литература и искусство. 1943.

5. Лебедев В. Литературные выкрутасы // Правда. 1944. 27

6. Четунова Н., Бобровская Е. Советский патриотизм и советская

литература // Советская книга. 1946. № 2. С. 48.

7. Шкловский В. Современность и злободневность // Литература и

искусство. 1943. № 15.

8. Полторацкий В. Андрей Платонов на войне // Платонов А.

Смерти нет! Рассказы. М: Советский писатель, 1970. С. 4 -

9. Ортенберг Д. Грани мужества // Литературная Россия. 1973.

10. Васильев В. Андрей Платонов: Очерк жизни и

творчества. М.: Современник. 1990.

11. Энциклопедия для детей. Т. 10. Русская литература. Ч. 2. Русская

литература ХХ века. // Главный редактор М. Д. Аксенова. М.:

Аванта+. 1998.

12. Ласунский О. Житель родного города: Воронежские годы Андрея

Платонова. М.: Издательство Воронежского государственного

университета. 1999.

-----------------------

А. Платонов. 1942 г.

Народное ополчение. Архив, 1941 г.